Нас предупредили
Дата: 26/04/2012
Тема: Безопасность и чрезвычайные ситуации


О.Ю. Новосельский, ведущий научный сотрудник НИКИЭТ им. Н.А. Доллежаля
Наконец–то, дождались, через четверть века после аварии, – люди с самого верха «управления ядерной энергетикой и регулирования безопасности» разъясняют нам, как это было и почему эксплуатационный персонал не при чем. У «как это было» в книге два аспекта: воспоминания о том, что сами видели и в чем участвовали – все это после 26.04.86, и второй аспект – это оценки событий и причин, их вызвавших, на 4–ом блоке ЧАЭС 26.04.86.


Воспоминания интересны, как и многие другие, опубликованные ранее на эту тему и показавшие несостоятельность системы и ее варварское отношение к людям, как к расходному материалу. Оценки же событий и причин аварии зачастую вызывают удивление, порождая размышления на тему «Кто мы и откуда взялась атомная энергетика?». А ведь эта энергетика появилась как отрыжка гонки ядерных вооружений. Поэтому она не могла быть избавлена от «родимых пятен» производства плутония, хотя одновременно она приобрела высококвалифицированные кадры для эксплуатации первых атомных энергоблоков. Ядерная взрывчатка производилась на водографитовых реакторах, которые с целью «экономии нейтронов» имели неоптимальное уран–углеродное отношение и обладали положительным пустотным эффектом реактивности. Это «родимое пятно» досталось и реактору РБМК. При этом не надо забывать, что РБМК разрабатывался как двухцелевой реактор, т. е. он мог работать в режиме наработки плутония с металлическим ураном в твэлах. В описаниях реактора РБМК подчеркивалось, что он создавался с использованием опыта конструирования и эксплуатации промышленных водографитовых реакторов.

Ясно, что большой положительный пустотный эффект реактивности – это существенный минус в характеристиках безопасности реактора, так как он может сделать положительным и мощностной эффект. Однако промышленные реакторы эксплуатировались длительное время, реактивностных аварий типа Чернобыльской удавалось избегать. Безопасность эксплуатации обеспечивалась строгим соблюдением регламента и инструкций по эксплуатации. Хотя понятно, что реактор с такими характеристиками безопасности эксплуатировать нельзя, но только не в СССР. У нас пренебрежительное отношение к жизни людей не считалось чем–то необычным. Интересы государства (обороноспособность!) превыше всего.

Ситуация усугубилась тем, что научный руководитель (ИАЭ, директор А.П. Александров, член ЦК КПСС, академик, президент АН СССР) сам плохо представлял нейтронную физику РБМК. Достаточно сказать, что в анализе аварии, подготовленном к совещанию в МАГАТЭ, использовались точечные и одномерные модели активной зоны РБМК. Так что за грубую ошибку научного руководителя ответственность возложили на главного конструктора, который в части физики реактора целиком полагался на ИАЭ. В связи с этим нельзя не согласиться с авторами и с А.С. Дятловым, из книги которого взяты эти слова, что «масштаб аварии на ЧАЭС обусловлен не действиями персонала, а непониманием прежде всего со стороны научного руководства (читай – ИАЭ) влияния паросодержания на реактивность активной зоны РБМК, что привело…» и т. д., известно к чему привело.

Однако авторы убеждены (сверху видней), что «считать Чернобыльскую катастрофу только лишь плодом системы – глубочайшее заблуждение, которое ведет к тому, что такие катастрофы будут повторяться при любом общественном строе». Вы что–нибудь поняли? Я – нет. Выходит, если публика считает, что советская командно–административная система породила Чернобыльскую катастрофу, то это неизбежно приведет к аналогичным катастрофическим авариям там, у них? Похоже на неуклюжую попытку оправдать систему, частью которой были сами в 80–х годах.

Цитируют резолюцию последнего съезда КПСС: «В условиях административно–командной системы бывшим руководством страны допущены крупные просчеты в выработке научно–технической политики в области атомной энергетики и защиты населения в экстремальных условиях», т.е. съезд признал, что система допускает просчеты. На самом деле она без них просто не может, так как в ее основе два кита: 1) всеобщая секретность и 2) показуха. На этой основе вырастают дутые авторитеты, никакой контроль со стороны общества невозможен, критика решений, не важно чьих – ЦК, министерства, обкома/райкома – не только бесполезна, но и опасна. В этой системе получение премии/награды за выпущенное или сданное в эксплуатацию изделие исключало какую–либо активную деятельность по устранению выявленных недостатков. Иначе можно было подставиться и подставить начальство, которое выдало премию/награды. Так что все стенания по поводу затягивания процесса устранения недостатков реактора, выявленных в первые годы эксплуатации, есть следствие непонимания основ действия системы.

На заседании комиссии Верховного Совета СССР по рассмотрению причин Чернобыльской аварии (была такая до 1991) один из депутатов высказал верную мысль, когда докладчик сообщил, что реактор взорвался. Он сказал: «Взорвался не реактор, взорвалась система». Никто не стал возражать, система рухнула через пять лет после Чернобыля. Трудно ожидать, чтобы на развалинах этой системы выросло что–то более совершенное. «Там у них» на создание чего–то более приемлемого для существования общества и нормальной жизни людей потребовалось два столетия с войнами, революциями, кризисами. Почему мы должны ожидать, что эти же люди, которых 70 лет отучали нормально работать, которым прививали круговую безответственность и пофигизм, – эти люди тут же построят «светлое европейское завтра»? Говорят, нужно три поколения без войн и революций, после этого можно рассчитывать на что–то похожее на современную Европу.

Теперь о том, как персонал оказался не при чем. Рассматривается очень удобная версия исходного события аварии – ввод положительной реактивности стержнями СУЗ. Другие версии отбрасываются «по умолчанию». Хотя моделирование ввода положительной реактивности стержнями СУЗ не дало однозначного ответа: у одних исследователей вводилась реактивность больше +1β, у других – меньше и разгона не получалось. Но с помощью этой версии проще выводить из–под критики эксплуатационный персонал.

В гневных осуждениях недоработок главного конструктора, который не довел до ума предложенный им же режим питания ПЭН и ГЦН за счет энергии выбега ТГ, потерялся ответ на вопрос – почему предыдущие испытания на 3–ем блоке не привели к взрыву реактора. Ответ простой: в соответствии с программой испытания проводятся при заглушенном реакторе, т. е. начальная цепь событий выглядит так: посадка СРК – сигнал АЗ (срабатывает аварийная защита) – начало выбега ТГ.

Ответив на этот вопрос, авторам пришлось бы объяснять, зачем проводили испытания при незаглушенном реакторе. Да еще при почти нулевом запасе реактивности. И самое главное – почему непреднамеренно заглушив реактор, «ведущий специалист в области реакторной физики и технологии», «профессионал высшей пробы» А. С. Дятлов решил поднимать мощность, хотя должен был это делать не ранее, чем через 20 часов, после разотравления реактора. Если бы после провала мощности до 30 МВт (гамма – фон активной зоны) Дятлов дал команду на ввод всех стержней СУЗ в активную зону, никакой аварии не произошло. Но тогда не были бы проведены испытания по программе.

Перед началом испытаний действиями персонала реактор был приведен в крайне неустойчивое, нерегламентное состояние, в котором мог проявиться (и проявился) большой пустотный эффект реактивности. Однако искать источник пара в этом состоянии реактора невыгодно, так как это сразу изменяет роль персонала в инициировании разгона реактора. Поэтому появляются сентенции типа: «Следует отметить, что перед нажатием оператором кнопки аварийной защиты реактор находился в относительно стабильном состоянии. Однако его физическая и теплогидравлическая стабильность могла быть разрушена даже самыми незначительными возмущениями». Ничего себе стабильность!

После этого все просто. Проходят понятные обывателю аналогии: мы нажимаем на тормоз, а он оказывается акселератором. Ну кто после этого конструктор реактора? А источник пара, который попал на вход топливных каналов к концу испытаний долго искать не надо (см. например, «Теплоэнергетика», №11, 2007, стр. 56÷61). Но, повторяю, авторам это невыгодно, так как, не снимая вины с главного конструктора и научного руководителя, придется пересмотреть роль эксплуатационного персонала в событиях 26.04.86.

Самое замечательное – это серия «почему» в Эпилоге: и о «боязни» признать свои ошибки у «великих», и об экслуатационниках, которые «не идут до конца в борьбе» и т. д., и т. п. И эти «почему» от людей, которые сидели наверху системы, знали или, по меньшей мере, должны были знать, как эта система работает. Если не знали, то с этой книгой явно поспешили. Если же знали, то нечего прикидываться белыми и пушистыми: сами наверху поддерживали эту систему, где царила круговая безответственность и показуха. Не даром в книге ни слова о том, какую же ответственность за аварию понесла эта высокая цековская структура, где трудился один из авторов, и которая «отвечала» за атомную энергетику Советского Союза.






Это статья PRoAtom
http://www.proatom.ru

URL этой статьи:
http://www.proatom.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=3733