Они считали, что самые развитые и образованные подростки растут именно в Москве. Возможно, в этом они ошибались. Мне до сих пор кажется, что самые развитые и счастливые дети жили и росли в таких вот точках, как Петровавловск-Кмчатский-53.
Они были правы в том, что ребята из Москвы должны служить именно на Камчатке, и именно на подводных лодках.
Зачем и кому ты нужна, Москва, если твои дети не защищают Родину на самом дальнем рубеже?
* * *
«Когда я слышу «Белое безмолвие» Владимира Семеновича, я думаю по вас с папой».
Это я когда-то, очень давно, сказал маме. «Почему»? – очень серьезно спросила она. Ну…так – замялся я. Видимо, боялся сантиментов. Теперь скажу. Там есть такие строки – «снег без грязи, как долгая жизнь без вранья».
Долгая жизнь без вранья – это про вас с мамой. Это практически про всех, с кем сводила жизнь в больших и малых городах и в не отмечаемых на картах «точках».
Долгая жизнь без вранья - это и про отношениях в семьях, и про все остальное.
С Камчатки мы улетели в 1973 году – когда соединение подводных лодок начало беспрецедентное наращивание мощи, когда назначение туда для офицера флота стало считаться подарком судьбы и пределом мечтаний. Но в том году маму прооперировали в нашем госпитале, а лечить и спасать её дальше, лечить облучением и химией можно было только в специализированной клинике. Ты перевелся в Обнинск, с фактическим понижением. На собачью, в каком-то смысле, должность – обеспечивать пропускной и внутриобъектовый режим. Выражаясь современным языком – обеспечивать «физическую защиту».
«Мы твоего отца терпеть не могли. Но – уважали» - объяснял мне потом один твой бывший сослуживец. Объяснял, разливая по стаканам коньяк.
Тебя многие терпеть не могли – и не могли сказать ничего плохого. Твоя фамилия открывала почти любые двери и помогала решать почти любые вопросы. Я этим никогда не злоупотреблял, но что нужно отвечать за фамилию, что нужно соответствовать – это один из уроков, усвоенных навсегда.
Три года спустя тебя переведут в Москву – на службу, которая в полной мере соответствовала твоему уровню. В Главный штаб ВМФ, в Управление кадров флота. Много позже я пойму, что кадровые решения – это решения, принимая которые, быть хорошим для всех невозможно. Нажить на этой службе недоброжелателей еще легче, чем обеспечивая физическую защиту. Кадровые решения – это решения о человеческих судьбах, о назначениях. Упреков в том, что ты был необъективен – я не слышал ни разу.
С Евгением Александровичем Смоленцевым я познакомился уже в Сосновом Бору, уже в НИТИ, когда он уже был капитаном второго ранга запаса. «Твой отец назначил меня турбинистом – в наказание за опоздание за назначением». Так я узнал, что турбина – самый сложный агрегат на лодке, и быть турбинистом – это своего рода наказание. «Но зато я стал турбинистом – при случае передай привет и «спасибо».
Служба в Главном штабе ВМФ стала вершиной твоей карьеры, и мне иногда казалось, что ты знал по имени-отчеству всех офицеров на всех подводных лодках Краснознаменного Тихоокеанского флота. А они – тебя.
Но это будет потом.
А в 1973 году нужно было спасать маму, и ты бросил службу в Краснознаменном соединении подводных лодок, которое стремительно наращивало мощь и численность.
* * *
Центральный архив Военно-Морского флота. Я перебираю послужные карточки офицеров первого – 1955 года - выпуска Рижского Высшего Военно-Морского училища подводного плавания, твоих однокашников.
Хайтаров Виктор Дмитриевич, место рождения - Самаркандская область, кишлак Митан. Службу закончил в звании контр-адмирала.
Твои одногодки и однокашники, родившиеся в самаркандских кишлаках и в омских таёжных деревнях (как другой твой однокашник Александр Петрович Алхименко) обладали тем же уровнем знаний, как и уроженцы Москвы и Ленинграда. Они так же сдавали математику. Они владели нормальным литературным русским языком. Это была действительно единая и действительно государственная система.
В третьем-четвертом классах, во Владивостоке, мне не давалась арифметика. Едва придя со службы и даже не сняв китель, ты начинал со мной заниматься. Заставлял соображать. Задавал наводящие вопросы. Это могло продолжаться и полчаса, и час, и два. Я бешено завидовал моему однокласснику и соседу сверху Паше Д., которому отец – тоже офицер флота - просто решал задачи и примеры. Папа у Паши силен в математике. Потом я оценил, что ты, в отличие от папы Паши Д., был не только великий знаток арифметики, но великий воспитатель. Ты учил меня работать, учил преодолению, учил побеждать.
Математику я окончательно победил и полюбил на Камчатке. Нашей «математичкой» была Антонина Георгиевна Кашинцева. Нас на Камчатке учили в основном наши мамы, жены офицеров – твоих сослуживцев. Когда мы переехали в подмосковный Обнинск, английский у меня был лучшим в классе. Это выглядит как анекдот. Но факт остается фактом – мы, учившиеся на краю земли, могли поступать в любые – ну или почти любые – вузы в столицах.
Это вы, родившиеся в кишлаках и на железнодорожных разъездах, научили нас учиться, научили нас преодолению. И задавая наводящие вопросы, и даже отсутствуя месяцами, вы нас и учили, и воспитывали. Вы и наши мамы – и в школе, и дома.
…Листаю приказы по училищу, подписанные контр-адмиралом Константином Александрович Беспальчевым. Адмирал Беспальчев – из «бывших». Человек высокой культуры. Военный интеллигент. Стиль его приказов: курсант такой-то «обнаруживает изумительное невежество».
А вот и ты наказан в приказе, наказан в числе прочих: выговор и денежное удержание за утрату форменных золотых якорей и ленты с бескозырки. Эту ленту я помню, я её видел в сундуке у бабушки, у маминой мамы Екатерины Кузьминичны. Ты ничего не терял. Эта лента потом действительно потерялась, а пока она была цела – это была память. Для тебя это была память о Риге, об однокашниках, о педагогах. А для маминой мамы, для твоей тещи, военно-морская ленточка в сундуке - это что? Для маминых родителей это было напоминание о тебе. Я помню, с каким бесконечным уважением они относились к тебе, и с какой нежностью - ты к ним.
А что касается Риги… Год 2012-й. Крым. Я привез к морю своих девочек, Настю и Аню. Я звоню в Севастополь твоему однокашнику - Юрию Федоровичу Макарихину. Я думал - ну, в крайнем случае, зайду. Ну, посидим. Юрий Федорович был категоричен – я должен доложить, когда конкретно буду Севастополе. Он встретит меня на автовокзале.
Он встретил меня на автовокзале. Мы действительно зашли к нему, пообедали, посидели, пообщались. Но освободиться мне не удалось. Он меня не отпустил. Он обошел со мной полгорода – по набережным, по бульварам, по Четвертому бастиону. Я был для него во всех смыслах продолжением и олицетворением тебя, напоминанием о времени, когда вы носили бескозырки.
Май 1980 года. У меня - дипломный отпуск, у тебя – дела в Высших офицерских классах. Ты взял меня с собой в Ленинград. Мы в гостях у твоего однокашника – Александра Петровича Алхименко. Большая квартира в новом доме на Васильевском острове с видом на гавань. Огромные стеллажи с книгами и альбомами. Александр Петрович – преподаватель Военно-морской академии. Чуть позже – доктор наук и профессор, потом - почетный член Русского географического общества. И прочая, и прочая.
Только познакомившись с Александром Петровичем, я с изумлением открыл для себя, что да, есть такая великая наука – география, и что изучают не только в школе. Что без изучения и описания материков и океанов, глубин, течений, распределения солености и даже цвета воды невозможно планировать действия флота. И что подлинная наука – это не просто совокупность знаний, это культура, это мировоззрение.
Впрочем, достоверное описание планеты Земля необходимо не только для флота.
В том же 1980 году ты привез мне подарок – книгу Валентина Пикуля - из Риги, от твоего однокашника, Владимира Терентьевича Селина.
Много лет спустя я узнаю, что он был штурманом на подводной лодке Северного флота во время похода в Южную Атлантику. В ноябре 1958-апреле 1959 года две подводные лодки – одна Северного, одна Тихоокеанского флота, одна в Атлантическом океане, другая в Тихом, провели гравиметрические исследования – измерения ускорения силы тяжести планеты Земля. Эти измерения были необходимы для расчета траекторий искусственных спутников Земли. Эти два похода проложили дорогу Гагарину. Штурманом в Атлантике был твой друг Селин, командиром тихоокеанской лодки был тогда незнакомый нам Рудольф Александрович Голосов. Как потом оказалось - отец мой камчатской одноклассницы Леночки Голосовой.
Тогда вы нам практически ничего не рассказывали – ни про походы, ни про службу. Мы просто чувствовали, что вы заняты чем-то очень серьезным, что за вами стоит что-то огромное и важное. Что-то такое, чем могут заниматься только цельные, состоявшиеся, сильные люди.
Мы, ваши дети, разменяли по шестому десятку. Не помню когда и не помню кто из нас однажды сказал – ребята, а вы поняли, что мы видели, что мы застали, где и когда мы росли? Что по меньшей мере у четверых из нас отцы стали адмиралами, в том числе один - Героем Союза?
Не всем быть адмиралами и Героями.
Вы, адмиралы и мичманы, вы, ходившие в моря и служившие на берегу – как ты, как ваша разведка, как ваши медики - вы, поколение рождения конца двадцатых - начала тридцатых, поколение Гагарина, создали страну в том виде, в каком она была на пике мощи, влияния и авторитета.
Июнь 2011 года, в Санкт-Петербурге – обучающий семинар для вьетнамских специалистов по атомной энергетике. Я докладываю о проекте АЭС-2006. Вижу – меня слушают. Что-то записывают, хотя вся моя лекция распечатана. Потом спрашивают – не бывал ли я во Вьетнаме.
Нет, не бывал. В разгар вашей войны с Америкой я учился в школе. Во Владивостоке. Мы, школьники, собирали подарки для ваших ребят – тетради и всякое такое. Я видел, как в бухту Золотой Рог входил теплоход «Туркестан», обстрелянный американцами с воздуха на рейде порта Камфа – семеро наших ранены, в том числе один - смертельно.
И хотя вопрос был мне задан обо мне, я сказал и про тебя. Мой отец, добавил я, служил офицером штаба Тихоокеанского флота. Подводные лодки, которыми командовали его сослуживцы, ходили к вашим берегам при обострении обстановки.
Это я, не называя имён, вспомнил твоего сослуживца по Лиепае, Приморью и Камчатке – Альфреда Семеновича Берзина, действительно ходившего туда, на ту войну.
Давайте, сказал я, считать нашу лекцию данью героям той войны и солидарности наших стран.
Они сказали, что со следующей лекцией ждут меня у себя во Вьетнаме. Они подарили мне шелковый галстук ручной работы и штоф рисовой водки в 45°. Они все вручили мне свои визитные карточки – двое из них, как оказалось, окончили в свое время Московский энергетический институт.
Лучшим другом и своим человеком я стал для них после слов «Тихоокеанский флот». После того, как я сказал им, что я – твой сын.
Все их импровизированные подарки – это на самом деле благодарность тебе. Твоему флоту. Твоим сослуживцам и однокашникам. Твоей – нашей – стране. Той стране.
Сегодня я благодарю судьбу за то, что довелось тогда жить в той стране. За то, что вырос рядом с людьми, которые были всего-навсего нашими соседями по площадке (как Ищейкин) или по дому (как Логинов или Привалов), с кем ты ходил на рыбалку и по-соседски употреблял «шило», с которыми ты и твое поколение, поколение послевоенной безотцовщины – сделали историю.
Была передача с кинорежиссером и педагогом Сергеем Соловьев:
«Показываю студентам фильм «Коммунист» и смотрю сам… Сидишь весь в слезах… Потому что тебе рассказывают что-то такое, что не только не уродует и не унижает твою душу, а заставляет как-то перепугаться того, какой свиньей ты живешь… Смотришь в любое лицо… помните хронику? И тебя - сотрясает. От уважения и любви»
И вот смотрю фотографии или редкие - редчайшие кадры - хроники о наших местах, наши неказистые по нынешним временам пятиэтажки, наши сараи, в которых товарищи офицеры заготавливали дрова на зиму.
Смотрю и вспоминаю лица – на фотографиях три на четыре и на граните.
И иногда действительно весь в слезах. От уважения, благодарной памяти и любви.
Будь здоров, дорогой.
Нет для меня другого Дня России, кроме твоего юбилея.
12 июня капитану 1 ранга Николаю Михайловичу КУДРЯКОВУ исполняется 80 лет 
