[22/10/2014] Пожар
М.Уманец, директор ЧАЭС,
1987–1993гг.; председатель Госкоматома Украины, 1993-1996гг.
Он случился на втором блоке
Чернобыльской АЭС 11 октября 1991 года. Мне представляется логичным начать
повествование именно с этого печального происшествия,так как оно, в
значительной степени, повлияло на судьбу как ЧАЭС, так и атомной энергетики
нашей новой страны. Кроме того, оно было граничным в веренице бурных событий,
сопровождающих распад СССР.
Достаточно сказать, что расследование
причин и последствий пожара в первый и последний раз производилось двумя
комиссиями – одной, назначенной распоряжением Кабинета Министров Украины №
286-р от 12 октября 1991 года руководил Гладуш Виктор Дмитриевич –
государственный министр Украины по вопросам промышленности и транспорта.
Председателем второй, назначенной указанием заместителя Министра атомной
энергетики и промышленности СССР, был Антонов Борис Васильевич –начальник
27-го Главного Управления этого Министерства. Указание было подписано
Поздышевым Эриком Николаевичем, бывшим первым послеаварийным директором
ЧАЭС.Сам же Эрик Николаевич был в составе первой комиссии, в которой
состоял и я.
На Украине в это время шел процесс
формирования структуры управления объектами атомной энергетики и
промышленности. Она уже вырисовывалась в образе Концерна.
Правительственная комиссия (от СССР) на
Чернобыльской АЭС и в зоне уже не работала. Темп ликвидации последней аварии
резко упал. Неуверенность и тревожные предчувствия не давали покоя. И теперь,
когда я пишу эти строки, я знаю, что они меня не обманули. Падение кровли
машзала во время пожара кажутся мне зловещей точкой отсчета – началом периода
распада энергетики и промышленности Украины,началом политического и
экономического Чернобыля, локализовать который нам не удалось до сих пор. Да и
удастся ли?
Тяжелым испытанием это стало и для меня
самого. Первого февраля 1992 года исполнилось пять лет моей работы директором
ЧАЭС – не меньше этого времени я обещал руководить аварийной ситуацией в
высоких инстанциях в Москве и Киеве.
И хотя инстанций этих уже не
существовало, но был коллектив, знавший об этом, и было чувство долга и
совести. Это уже был мой коллектив, он в значительной степени был продуктом
моей политики. Все хорошее сделанное им принадлежало мне только частично, все
упущенное – мне одному. Такова неумолимая логика судьбы руководителя малого
и большого. Того, кто не согласен с этим, нельзя, по моему убеждению
допускать к руководству.
Я и мои ближайшие помощники знали, что
силы мои на исходе и обсуждали возможные пути развития, в том числе и кадровую
расстановку. И, конечно инцидент с потерей турбогенератора был не лучшим
финалом моего директорства.
Вот они три полки материалов, сотни
страниц бесстрастных объяснительных, магнитофонных записей оперативных
переговоров, актов и протоколов подкомиссий и служебных лиц, копии
всевозможных диаграмм и расчетов параметров измерительных и управляющих систем.
Внимательно перечитываю все это. Еще и еще раз переживаю события той
необыкновенной, осенней звездной украинской ночи,которая дарила мне часы
отдыха по пути из Киева, где я был в Кабинете Министров на совещании, в
Славутич. Блаженство мое закончилось, лишь только я переступил порог дома.
Незапертая дверь,заплаканная жена, непрерывно звонящие телефоны и противное
чувство накатывающегося страха, избавиться от которого, я знал это по опыту,
только осознанным действие. А для этого нужно было понять причину, уяснить и
оценить ситуацию. Людмила сказала, что на втором блоке пожар, что она не
знает, как объясняться с постоянно звонящими представителями средств
информации, что в Киеве переполох. Трубку прямой телефонной связи с
центральным пультом управления моментально снял Неретин Юрий Александрович.
Этому молодому,грамотному, собранному начальнику смены станции колоссально
«везло» на ЧП в его смены, и в этот злосчастный день и позже. И хотя и
он, и его подчиненные, как правило, действовали профессионально грамотно и
самоотверженно, ему как говорят, было не позавидовать – стрессовые нагрузки
слишком велики. Юрий Александрович кратко и внятно доложил суть происшедшего и
происходящего:
.
Взрыв водорода на четвертом
турбогенераторе, сопровождающийся мощным пожаром, обрушением кровли
машзала в районе четвертого турбогенератора;
. Активная зона реактора вне опасности, радиационная
обстановка на АЭС и контролируемой зоне нормальная;
.
Пострадавших нет;
.
Силами оперативного персонала и военизированной пожарной
охраны пожар локализован, зона пожара под контролем,подавляются
периодически возникающие отдельные очаги;
. В Киеве
паника, пытаемся успокоить объективной информацией;
. Общее
руководство стабилизацией ситуации осуществляет прибывший на АЭС
главный инженер.
По своему опыту я хорошо знал, что
задавать уточняющие вопросы и пытаться давать рекомендации издалека, означало
мешать работать и начальнику смены и его коллективу.
Кроме того, не только по сути доклада
Неретина, но и по отсутствию панических ноток в голосе, я понял, что
кульминация позади, что самое трудное позади, что самое трудное люди уже
одолели.
Не помню почему, но водитель и автомобиль
оказались под рукой. Второй раз за время моей работы на Чернобыльской АЭС мы
включили специальные световые и звуковые сигналы и на предельной скорости
устремились на станцию.
Почему взорвался водород? Я знал полтора
десятка случаев локальных течей водорода из генератора. Такие течи нередко
заканчивались воспламенением и микровзрывом. Последнее в обиходе мы называли
«хлопками». Но почему такая громадная утечка водорода? В дороге я
«проиграл» множество версий. Увы, ни одна из них и близко не была похожа на
действительность.
На входе в административно-бытовой корпус
дозиметрист доложил, что радиационная обстановка нормальная, никакой динамики
не наблюдается.
Путь ко второму пульту управления
показался невероятно долгим, хотя я и воспользовался «привилегией
директора» и прошел на блоки без переодевания. Специфический запах пожара
ощущался на всем пути. Это был букет от сгоревшего кабеля, битума,
пластиката,машинного масла, металла. Но серьезного задымления нигде не было.
Примерно в 22 часа из доклада начальника смены блока (НСБ) Васева я узнал то
главное, что меня больше всего тревожило в тот момент.
Выброс и воспламенение водорода и масла
произошли в 20 часов 10 минут. А уже в 20 часов 11 минут реактор был заглушен.
В 20 часов 13 минут по команде НСБ операторы приступили к аварийному
расхолаживанию реактора со скоростью 30ºС в час.
Уровень в барабан-сепараторах
контролировался, главные циркуляционные насосы работали. Признаков
разгерметизации тепловыделяющих урановых сборок не зафиксировано.
Как просто это сказать, как просто
написать, и как не просто осуществить. Позже, в процессе расследования
специалистами экстра класса из Киева и Москвы, были установлены отказы
оборудования и ошибки персонала. Расследование – это особый процесс, в котором
объективность соседствует с эмоциями, с защитой «чести мундира», со страхом
перед общественностью. В Чернобыльском варианте, да еще в описываемое
время,объективность должна была пробиться через бушевавшие вокруг ЧАЭС
политические страсти, для которых зачастую она, объективность, была как кость
в горле.
Но все это еще предстояло пережить.
Об этом в те минуты не думалось. Главное
было в том, что система, сплав техники и профессионалов-управленцев,выдержала
влияние мощного возмущающего фактора – с начала инцидента,целостность активной
зоны реактора, не была под угрозой.
Это уже было достаточно твердым
основанием для того, чтобы попытаться успокоить киевлян.
Говорю«попытаться» потому, что я был убежден, новых политиков, всплывших
на поверхность на чернобыльской волне, покой киевлян в данной ситуации
мало устраивал.На центральном щите управления убедился в том, что во все
официальные инстанции и средства массовой информации дана, и выдается полная
информация. Неретин посоветовал связаться с народным депутатом, Председателем
Комиссии по вопросам Чернобыльской аварии В.Яворивским. Не надеясь на успех,
я все же последовал его совету. Разговор получился нервным, в мой адрес
сыпались обвинения в очередном обмане общественности в безопасности
станции.
Я старался донести до народного депутата,
что никакой угрозы, в том числе и радиационной, не только киевлянам, но и
персоналу станции ситуация не несет. Я просил Владимира
Александровича сказать об этом по радио и телевидению. Ведь кому-кому, а
главному оппоненту атомщиков в ту ночь поверили бы. Не мог Владимир
Александрович снизить цену «козыря», который неожиданно пришел в руки. Тогда я
даже представить не мог, какой высокой окажется эта цена.
Руководители и специалисты уже прибыли и
занимались надлежащей работой. Главный инженер Сорокин Николай Михайлович
внешне, как всегда был спокоен. Мы обговорили состав штаба по ликвидации
пожара и координации действий персонала и подписали соответствующий документ
о его создании.
Мне предстояло изучить обстановку на
месте и я в сопровождении Николая Михайловича и дозиметриста прошел машинный
зал.
Штатное освещение машзала вышло из строя. Персонал
работал с фонариками.
Район четвертого турбогенератора был
освещен прожекторами и… звездами. Боюсь быть излишне эмоциональным,
описывая увиденное. Представляю читателям,вместе со мной, нарисовать картину
происшествия. Описание самого происшествия я беру из документа «Заключения
группы пожарной экспертизы», созданной решением правительственной
комиссии по расследованию нарушений в работе на ЧАЭС 11.10.1991
года.
«В 20 часов 11 минут произошел хлопок
водородно-воздушной смеси в районе генератора № 4 с последующим горением
водорода. Высота факела достигла 6-8 метров. Согласно справочным данным
температура горенияч водорода достигает 2130º С.
Общее количество водорода в системе
охлаждения турбогенератора 418,5 кубических метров.
Одновременно с выходом водорода наружу
произошел выброс турбинного масла ТП-22 и его воспламенение. Температура
вспышки масла 195ºС, температура воспламенения 225ºС, температура
самовоспламенения 357ºС.
Таким образом, происходило мощное
высокотемпературное горение выходящего факела водорода, а также турбинного
масла.
В 20 часов 15 минут был отмечен
пожар в районе шинопроводов турбогенератора № 4, сопровождавшийся выгоранием
самих шинопроводов, кабелей, электрощитов и сборок. Обстановка пожара
характеризовалась высокой плотностью задымления в результате горения масла,
изоляционных материалов и лакокрасочного покрытия оборудования. Температура
металлических элементов покрытия оборудования. Температура металлических
элементов покрытия достигала 900-1000ºС. Со стороны 1-го и 2-го блоков
наблюдалось зарево над четвертым генератором (из объяснительных Кучинского В.
и Степинского Н.)
Пожарная нагрузка кровли состояла из:
-
Рубероида РМ-350 – 4,02 кг/м.кв.;
- Битумной мастики ПБК-Г-65 - 10,77 кг/м.кв.;
- Битумной мастики
МБК-Г-85 - 4, 42кг/м.кв.
Вследствие обрушения кровли между осями
52-60 в очаг пожара попало 37185 кг битума и 9841 кг рубероида, что
способствовало развитию пожара и значительно усложняло действия по его
тушению.Горение гидроизоляционного слоя на кровле сдерживали гравийная засыпка
и система орошения.
Происходило горение масла на различных
отметках общей площадью около 250 м.кв. (со слов Болотникова К.)
Примерно в 20 часов 35 минут, вследствие
температурного воздействия на конструкции ферм, произошло их обрушение
по осям 54,56,58и покрытия между ними. Продолжался пожар в районе
шинопроводов, помещений боксов генератора № 4 (из объяснений Неретина Б.).
Облако продуктов горения переместилось в сторону третьего энергоблока. В
результате работы оперативного персонала и пожарных в дальнейшем
распространение пожара не проходило.
Я не был новичком на пожарах, мне
доводилось участвовать в их тушении. Они, к сожалению,нередко случались,
особенно на вновь строящихся блоках атомных станций и мне была знакома сила
огненной стихии и тяжесть борьбы с ней. Но, такое я видел впервые.
В кровле машзала, высота которого 30
метров, зияла «рваная рана» размером 50×60 метров. С границ этой «раны» в машзал
свешивались разорванные огнем и весовой нагрузкой металлические каркасы ферм
кровли.
Они еще не остыли и дымились. Часть из
них нижними концами опиралась на конструкции турбогенератора. Не только район
четвертого генератора, но и весь красавец машзал Чернобыльской АЭС, в дизайн
которого было вложено столько любви и средств, превратился в черную дыру. На
огромном пожарище то тут, то там появились яркие всполохи, которые тут же
подавлялись персоналом станции и пожарной охраны. А сверху в разлом смотрели
звезды. До сих пор не могу понять,какая сила, в такой страшный трагический (а
я уже это понял) момент, могла заставить меня (а позже я узнал, что не меня
одного) не только заснять сознанием необыкновенную красоту неба, но и
любоваться ею и чувствовать магическое предупреждение оттуда сверху – люди
будьте бдительны. Есть эта сила,я уверен в этом, как и в том, что знание
человека крайне ограничено. Позже мне показывали фотографию, сделанную
корреспондентом, на которой запечатлен НЛО,нависший над кровлей ЧАЭС в то утро.
Я его не видел.
Я увидел то, что было доступно только
профессионалу. И снова чувство тревоги поползло по спине липкой холодной
змейкой. Рухнувшая кровля, высокая температура нанесли безжалостный удар по
площадке питательных и аварийно-питательных насосов, т.е. по одной из
основных систем безопасности, расположенных в машзале.
Вот и еще трудности, с которыми
столкнулся оперативный персонал. Требовался немедленный, хотя бы
предварительный анализ причин аварии и действий работников. Часть членов
комиссии, назначенной Кабинетом Министров Украины, во главе с Виктором
Дмитриевичем Гладушем находилась в дороге, и вот-вот должна была появиться на
станции. Я был уверен,что с ними прибудет отряд корреспондентов и репортеров,
зависимых и независимых, сторонников и противников атомной энергетики.
Время было такое, что от неверно или
ошибочно сказанного слова, зависела судьба не только ЧАЭС, но и отрасли в
целом, я не говорю уже о своей собственной.
|