proatom.ru - сайт агентства ПРоАтом
Журналы Атомная стратегия 2024 год
  Агентство  ПРоАтом. 27 лет с атомной отраслью!              
Навигация
· Главная
· Все темы сайта
· Каталог поставщиков
· Контакты
· Наш архив
· Обратная связь
· Опросы
· Поиск по сайту
· Продукты и расценки
· Самое популярное
· Ссылки
· Форум
Журнал
Журнал Атомная стратегия
Подписка на электронную версию
Журнал Атомная стратегия
Атомные Блоги





PRo IT
Подписка
Подписку остановить невозможно! Подробнее...
Задать вопрос
Наши партнеры
PRo-движение
АНОНС

Вышла в свет книга Б.И.Нигматулина и В.А.Пивоварова «Реакторы с тяжелым жидкометаллическим теплоносителем. История трагедии и фарса». Подробнее 
PRo Погоду

Сотрудничество
Редакция приглашает региональных представителей журнала «Атомная стратегия»
и сайта proatom.ru.
E-mail: pr@proatom.ru Савичев Владимир.
Время и Судьбы

[10/08/2006]     О тех, кто в памяти

Р.Г.Баранцев, д.ф.-м.н., профессор СПбГУ

Мир науки – это не только математические формулы, физические и химические процессы. Для многих великих ученых наука началась со встречи с Человеком, интересным, незаурядным, фонтанирующим идеями… За каждым научным открытием стоят люди, яркие, неординарные.

Продолжаем публикацию воспоминаний Р.Г.Баранцева о друзьях и коллегах (начало в «АС» №21, март 2006 г.). Читатель познакомится с учеными Любищевым, Мейеном, с писателями В.Конецким, Ю.Давыдовым… Портретные зарисовки об этих людях написаны на основе личных встреч, и в этом их главная прелесть. За бытовыми деталями, малозначительными, на первый взгляд, фактами автор cумел разглядеть главное – масштаб Личности.


Коллеги

Любищев Александр Александрович (1890–1972)

Замечательный человек, занимающий достойное место в ряду крупнейших личностей России XX века. Я переписывался с ним с 1964 года, несколько раз встречался в Ульяновске и Ленинграде, а после 1972 года плотно занимался его громадным архивом, способствуя публикации ряда интереснейших работ. Он привлек меня мощью и свежестью мысли, грандиозной целью построения теоретической биологии на основе представления о гармонии и порядке в мире. Восхищал самостоятельный, независимый, свободный дух его исследований, предельная честность и щедрость в науке, уважение к инакомыслящим.

Общение с ним активизировало мой интерес к методологии, и в 1967 году я совершил переход из пространства задач в пространство методов. Из опыта А.А.Любищева вытекают следующие методологические принципы. Во­первых, берясь за решение какой­либо задачи, нужно, прежде всего, критически проверить ее постановку. Во­вторых, рассматривая любое явление по любому критерию, нужно всегда видеть обе крайности, заботиться об обеих сторонах. В-третьих, поскольку антитез много, диалектика многомерна, и это очень существенно, ибо именно многомерность открывает возможность синтеза. В-четвертых, необходима тенденция к комплексированию многомерных критериев, она уравновешивает дивергентную многомерность и обеспечивает устойчивость самому методу.

Для многих современников А.А.Любищев был источником идей, опорой понимания, средством от конформизма. Его пример учит тому, что достаточно глубокая внутренняя духовная жизнь является необходимым условием становления личности. Уровень духовной жизни общества коррелирует с периодической сменой аналитической и синтетической эпох. Разгул анализа сопровождается кризисом духовности. Драма и величие А.А.Любищева в том, что, живя в эпоху анализа, он сумел удержаться как мост между двумя пиками синтеза, ведущий от нравственных традиций русской интеллигенции прошлого к грядущему подъему духовности.

А.А.Любищев был гениальным критиком устаревающей парадигмы. Всю жизнь он расчищал пути к новому мировидению, готовил почву для понимания фундаментальных концепций будущей парадигмы. Еще в 40е годы он ставил вопрос о «преодолении всех форм плюрализма в едином высшем синтезе», а в 70е годы писал: «Проблема целостности сопряжена с глубочайшими философскими вопросами». Ведущие области его научных интересов система–форма–эволюция сложились в целостное единство на основе семантической формулы системной триады.

Основные работы А.А.Любищева сейчас опубликованы. Однако в архиве имеется еще немало интереснейших заметок, писем, соображений, не утративших актуальности. Без них портрет Любищева был бы далеко не полным, так что творческая работа над архивом должна продолжаться. Сущность этого уникального явления XX века пока не вполне раскрыта. Феномен Любищева не поддается редукции к известному, не выражается через знакомые формулировки. Многое в нем остается загадочным.

Свой рационализм Любищев видел в том, чтобы не ставить априорных пределов возможностям познающего разума. Рацио в его понимании объединяло все формы познания, включая интуицию. Но правомерно ли столь широкое понимание? Возможности и способности разума возрастают, но мир все время оказывается сложнее, чем наши представления о нем. Последовательное расширение смысла рацио где­то становится неразумным. Может быть, правильнее было бы опереться на греческое слово «ноос», объединяющее разум и дух, понимание и постижение?

С Любищевым охотно переписывались люди очень разного склада, и во многих эпистолярных дискуссиях его оппоненты выглядят привлекательнее, живее. В чем тут дело? Иссушающая позиция рационалиста? Щедрая роль катализатора? Но разве так объяснишь интерес этих людей к переписке с Любищевым? Таинственность притяжения – остается.

В обработке архива Любищева и подготовке его рукописей к печати участвовали люди, различные по профессии, характеру, миропредставлению, но работавшие удивительно сплоченно. Эта совместная деятельность многих из нас сблизила, подружила, и новые друзья стали как бы посмертным подарком Любищева. Затем наступила естественная дивергенция группы любищеведов, но, разлетаясь по своим делам, путям, судьбам, мы навсегда сохранили чувство общности, связанное с именем Любищева. Какими другими словами можно было бы определить эту общность? Как еще охарактеризовать этот мощный аттрактор?

Мое близкое творческое общение с Любищевым и его наследием продолжалось 40 лет. Завершая этот этап, я продолжаю свой путь с благодарностью за тот мощный импульс, которым одарила меня судьба через Александра Александровича Любищева.

Самосюк Георгий Петрович (1921–2003)

Обычно все соглашаются с тем, что власть, даже маленькая, портит, развращает людей. Что же теряют, чем жертвуют люди, идущие во власть? И всегда ли становятся при этом хуже?

Г.П.Самосюк был доцентом кафедры математической физики, когда С.В.Валландер, будучи директором Научно­исследовательского института математики и механики (НИИММ), привлек его к административной работе в качестве помощника. И этот шаг определил всю дальнейшую судьбу молодого ученого. Вскоре он сам стал директором, и на этом посту раскрылся его незаурядный организаторский талант, который в полной мере был востребован при переезде и становлении Института на новом месте в Петергофе. Работа администрации не была в фокусе моего внимания, но хорошо запомнились несколько эпизодов, характеризующих личность Георгия Петровича через узловые события моей жизни на мат­мехе.

Набираясь опыта, Г.П.Самосюк некоторое время оставался в тени яркого руководителя. Однако уже тогда он проявил способность принимать ответственные решения, не всегда соглашаясь с Валландером. Когда в 1965 году Сергей Васильевич, мой замечательный учитель, заподозрил меня в интригах и сгоряча решил выгнать, Георгий Петрович не поддержал столь радикального решения.

После смерти С.В.Валландера в 1975 году я некоторое время исполнял обязанности заведующего кафедрой гидроаэромеханики и пытался реорганизовать научную деятельность лабораторий, но встретил непонятное мне тогда сопротивление. Не владея искусством возможного, необходимым политикам любого масштаба, я подал в отставку. Освободившись внутренне от забот, оказавшихся непосильными, я как­то раз стал уходить с юбилейного праздника лаборатории до окончания торжеств. И Георгий Петрович, выйдя вслед за мной из помещения, стал горячо убеждать меня остаться, упирая на ответственность перед людьми, с которыми вместе работаю, и научное руководство которыми я должен был, по его мнению, все­таки взять на себя. Но я не остался. Судьба неудержимо влекла меня уже в иную реальность. И опечаленная фигура увещевающего директора навсегда осталась укором на моей совести.

Третий эпизод личных воспоминаний связан с еще одним кризисом в моей судьбе. 26 марта 1987 года. Идет заседание совета математико-механического факультета, на котором решается вопрос о непереизбрании Р.Г.Баранцева на должность профессора кафедры гидроаэромеханики в связи с его деятельностью на семинаре по семиодинамике, признанной парткомом идеологически вредной. И Георгий Петрович, оставаясь в меньшинстве, тщетно пытается взывать к здравому смыслу факультетского руководства, идущего на поводу у партийных властей. Поиски справедливого решения, независимо от указаний начальства и послушного ему большинства, – редкое качество у человека, обремененного многолетним административным опытом.

Мудреные слова известного философа «Забота есть бытие присутствия» наполняются живым смыслом, когда примеряешь их на деятельность Г.П.Самосюка. В нем не было начальственного лоска, но были – ответственность, забота, справедливость.

И его имя

Неотделимо

От НИИММа.


Друзья

В иерархии ценностей россиянина друзья занимают первую строчку. Появляются они незапланированно. Момент, когда знакомый становится другом, остается непойманным, как момент просыпания. Осознание приходит после ощущения, которое рождается и живет в сфере эмоцио.

Давыдов Юрий Владимирович (1924–2002)

Его исторический роман «Две связки писем» открыл для меня личность Германа Лопатина, удивительного человека, который нес в революцию критический ум, завидное мужество, высочайший моральный авторитет. По уровню нравственного достоинства он не уступал ни легендарному декабристу Михаилу Лунину, ни герою романа Чабуа Амирэджиби «Дата Туташхиа». А для меня тогда (в июне 1983 года) проблема сохранения достоинства была отнюдь не абстрактной.

Поэтому, когда Аза Ставиская как­то в Москве сказала, что идет сейчас к Юрию Давыдову, я охотно присоединился, быстро преодолев в себе неловкость непрошенного визитера. Юрий Владимирович отнесся к моему вторжению без всякого удивления и заговорил совершенно естественно, не создавая никакой дистанции. «Давыдов органичен в любом обществе – от лагерного барака до европейского университета, – пишет о нем Яков Гордин. – И не потому, что обладает способностью к мимикрии – ничуть, он всегда равен себе, – а потому, что высокодемократичен» (Литгазета, 1999, № 46).

«Встреча с Вами оставила в душе надежный островок для опоры», – писал я ему 04.07.83, прилагая несколько документов текущей истории семиодинамики. «Материал, присланный Вами, прочел с большим интересом, но без удовольствия, – отвечал Ю.В. 11.07.83. – Дойдя до глубин пессимизма, начинаешь всплытие к оптимизму. Посему верю, что вас, по крайней мере, оставят в покое». «Семиодинамику в покое еще не оставили. Однако атмосфера изменилась к лучшему, – сообщал я 10.10.83. – О Германе Лопатине я расспросил тогда не все, что хотелось, особенно про последний период жизни. Надеюсь, еще удастся».

Меня интересовали возможные пересечения в судьбах Лопатина и Ленина. Крупнейшие деятели революционных движений начала XX века жили как будто в разных мирах, совершенно не общаясь. Конечно, различия тут значительнее, чем, скажем, между Толстым и Достоевским, тоже не сидевших за одним столом. Но ведь могли бы встретиться на каком­нибудь диспуте. Так ведь не было этого, не замечено в истории. Правда, Ленин как­то обронил пару пренебрежительных слов в адрес Лопатина, но в наследии Германа Александровича ничего о Ленине не обнаружено. В сфере его забот и действий такого коллеги не существовало.

«Тот период жизни Германа Лопатина, который Вас занимает, вероятно, составит предмет третьей связки», – писал Ю.В.Давыдов 20.10.83. «Много уж лет подкрадываюсь к роману, продолжающему лопатинский, – возвращается он к теме 10.01.94. – Однако, уподобляясь гоголевской крысе, подойду, понюхаю и… отойду. Теперь уж годить неча – пошел 70-й от роду».

Последний раз я заходил к нему вместе с Андреем Дмитриевым в 1999 году. Говорили о романе «Бестселлер», который тогда как раз печатался. В интервью, данном газете «Известия», Ю.В.Давыдов сказал: «В обширнейшей переписке Лопатина ни слова нет о большевиках – нечаевцами были они для него, да и только. Благороден был, не принимал подпольную действительность. А перед смертью жалел, что не убили на улицах Питера в феврале 17го, что дожил до Октября» (22.11.99).

Конецкий Виктор Викторович (1929–2002)

Нас познакомили в те затхлые годы, когда темы, подлежащие открытому обсуждению, выдвигались не столько жизнью, сколько руководством. Актуальной была объявлена проблема вещизма, и «Литературная газета» затеяла дискуссию на тему «Люди и вещи». Кто-то надумался устроить по этому поводу беседу между писателем и ученым. Хотя тема нас не привлекала, от встречи мы не отказались. Мне было интересно поговорить с автором хороших книг, а Конецкому представили собеседника, видимо, тоже с какой­то интригой. Относительно вещей мы быстро согласились, что они ни в чем не виноваты, и стали говорить о чем угодно, только не о вещизме. Корреспондент Литгазеты Галя Силина потом с трудом привязала наш диалог к назначенной теме. Однако в печать он все равно не пошел, поскольку был признан, как говорили злые языки, недостаточно примитивным. Магда Алексеева опубликовала его потом в журнале «Аврора», 1981, № 3.

Просматривая сейчас эти страницы, я обратил внимание на слова Виктора о необходимости уважения к изделиям человеческих рук, об умении обращаться с вещами естественно и о цене вещей, аккумулирующих память о близких людях. Признаком мещанства он назвал бездушие, неспособность переживать за другого, как за себя. Переживание за других было, мне кажется, двигателем его писательского таланта. По обнаженности нервов, чуткости, совести напрашивается сходство с Владимиром Высоцким. Даже когда он старался говорить рассудительно, за этим чувствовалось громадное напряжение. Дарственные надписи на его книгах почти все неспокойны.

В начале 80-х гг. Виктор откликнулся на наше предложение выступить в клубе книголюбов Петродворцового учебно-научного комплекса университета. Когда я стал представлять его в превосходных тонах, он остановил меня, сказав, что сейчас полезет под стол от стыда. Пришлось быстро стушеваться. После его выступления один из ответственных товарищей задал вопрос об отношении к писателям­эмигрантам, таким как Аксенов, Гладилин и им подобным. Каверза заключалась в том, что именно с Василием Аксеновым Конецкий был не в ладах. Но Виктор, нахмурившись, твердо сказал, что произведения уехавших писателей – неотъемлемая часть русской литературы. Нынешней молодежи трудно представить, что подобное заявление было тогда рискованно смелым.

Оказавшись однажды бездомным, я позвонил ему поздно вечером с просьбой переночевать и три месяца жил во второй комнате его квартиры. До сих пор сохранился листок, на котором фломастером размашисто написано: «Обязательно подогрей и съешь борщ в белой кастрюльке. ВК.». Прочитав рассказ «Артист», я спросил, в каком углу стоял рулон, в котором прятался Олег Даль. Он сердито ответил, что не надо воспринимать это буквально, и что он, быть может, это просто выдумал. Не уступая, я настоял на своем праве воображения, но угол так и не был показан. Сменил приют я лишь тогда, когда к нему приехала женщина, с которой надо было круто решать вопрос о том, как быть дальше. Связать себя браком он так тогда и не решился и очень нервничал, срываясь по пустякам. Мы нелепо поругались по поводу моей терпимости к подержанным вещам, он обозвал меня скобарем, я его – пижоном. Уходя, я сказал: «Не поминай лихом». Он жестко ответил: «Ладно. Не буду». И действительно не стал, не окунул меня в одну из своих остроумных «клякс». Хотя, может быть, где­то обиняком и зацепил, а я не заметил, не узнал себя, как это случалось с другими жертвами его беспощадного дружеского вышучивания.

С женщинами у него не ладилось и в литературе. Как-то в разговоре я процитировал слова Веточки из книги «Кто смотрит на облака»: «Если вокруг нет непрочитанных книг, можешь забыть о том, что еще мало знаешь». Он резко оборвал, сказав, что женские образы ему не удаются.

Малейшее отклонение от правды жизни было для него мучительно. Когда я рассказывал, что на Полярном Урале ненцы спрашивали, есть ли у нас спирт, он прервал: «Они говорят не спирт, а пирта». «Верно», – сказал я. «Так и говорил бы пирта, а не выглаживал», – отрезал он.

Последнее письмо к Виктору было написано 15.08.1999 г. под впечатлением от книги «Эхо». Вот его «рамки»: «Дорогой Виктор! Читая «Эхо» урывками между дел, внезапно почувствовал, что дела отступили, а главным стало состояние души, подаренное этим чтением… Очищусь вот от суеты, включу Анну Герман и дозрею до своего «эха». Твой неписатель и нехудожник, но душевно близкий, Рэм». Получив письмо, он позвонил мне, и почти час мы разговаривали «за жисть».

Известие о смерти писателя В.В.Конецкого застало меня на старте какой­то поездки, и я успел лишь послать телеграмму: «Пронзительно жаль ушедшего Вику. Рэм Баранцев».

Мейен Сергей Викторович (1935–1987)

Память о нем озарена особым светом, ибо дружба наша выдержала испытание судным перепадом: от вершин, где повисают восторги, до глубин, где кончается понимание.

Начало было сугубо деловым: после смерти А.А.Любищева оба занялись его архивом. Я командовал разборкой, а Сергей продвигал публикации, преодолевая идеологические и бюрократические барьеры. Стиль нашей переписки того периода он охарактеризовал так: «Лаконично, строго, без лишнего трепа и картонных эмоций, но и не сухо».

Постепенно происходило душевное и духовное сближение. В начале 1975 года «вы» сменилось на «ты», а имена стали обходиться без отчеств. «За 7 лет мы здорово срослись», – признавался Сергей (29.12.78). «Понимание главного – из того, что нас объединяет», – соглашался я (11.02.79). Бывая в Москве, я приходил к нему в ГИН, и мы часами сидели в его комнатушке, заваленной книгами, беседуя не только о делах.

В своей области науки, палеоботанике, С.В.Мейен был ведущим ученым мирового уровня. Международное признание пришло раньше академических званий, которые его так и не догнали. Он был озабочен не карьерой, а подлинной наукой в том смысле, где истина сливается с красотой и благом в целостность культуры. «Наиболее глубокая современная наука неожиданно находит в окружающем мире те основания, которые были ясны духоносным людям много веков назад», – записал он в своей тетради 12.05.79.

В то же время Сергей понимал ограниченность научного подхода: «Наука с годами становится все образованнее, но не становится умнее», – запись от 20.07.80. «Я глубоко убежден, что если следующий век не будет веком возрождающейся нравственности, то человечеству хана, – заявляет он в письме к Д.А.Гранину 11.07.84. – Наука не способна вывести из экологической трясины, выправить деформированные ценности. Правда, наука может помочь разобраться во всем этом, так как она выработала отнюдь не плохие нормы подобного разбора. Правда, здесь наука скорее уже обращается в философию».

В статье «Принцип сочувствия», вышедшей в 1977 году («Пути в незнаемое», сб. 13, с. 401–430) С.В.Мейен ставит важнейшие вопросы экологии человека на пути к созданию ноосферы. Провозглашая принципиальную значимость сочувствия (соинтуиции), он отмечает, что «интуитивные представления нельзя отвергнуть с помощью математических доказательств». На первом месте должно быть не желание переубедить оппонента, а стремление понять его.

Один из центральных тезисов С.В.Мейена: «Не существует научной идеи, ради утверждения которой можно пожертвовать достоинством хотя бы одного человека». В то же время озабоченность собственным достоинством он считал опасной тенденцией, полагая, что она незаметно может переходить в потакание гордыне. В моих действиях, направленных на сохранение достоинства в кризисной ситуации, он увидел признаки опасного духовного заболевания и, пытаясь спасти меня от греха гордыни, написал пронзительное, обжигающее письмо, полное заботы и сострадания. А я не смог тогда уразуметь, почему понятие человеческого достоинства он готов «вычеркнуть из этического словаря». Теперь­то догадываюсь, что такой проблемы для него не существовало как раз потому, что чувство это было присуще ему от природы, закодированное в причудливом сочетании немецких, польских и русских генов, и не нуждалось в обсуждении. Столкновение интуиций приостановило, но не прервало наших дружеских отношений.

«XXI век видится мне темным, жутким. Надо успеть больше оставить им добра», – писал Сергей в письме от 29.12.78. И спешил сеять зерна светлой парадигмы в своих книгах, статьях, лекциях. Последние годы он работал, сражаясь с наступающей болезнью. Английское издание своих «Основ палеоботаники» Сергей увидел за час до смерти. Но главную книгу, названную в мечтах «Триумф и трагедия человеческого духа», он написать не успел.

За два месяца до конца Сергей попрощался со мной слабым движением левой руки (правой уже не владел) и, извиняясь за ранний уход, ободряюще улыбнулся.

Наумов Рэм Владимирович (1929–2002)

Мы похожи не только именами. Он тоже пришел в науку от земли, трудясь на своем участке с мужицким упорством, хозяйской заботой, крестьянской сноровкой. Это сходство мешает писать о нем в восторженных тонах. Но мне очень понятны его профессиональная хватка, человеческая общительность и прочный нравственный стержень, о которых говорят коллеги Рэма Владимировича.

Обнаружив друг друга в духовной окрестности А.А.Любищева, мы сразу очутились в доверительной сфере дружеского сотрудничества. Но в нашей совместной работе по сохранению и раскрытию наследия Любищева положение Наумова было значительно более трудным, потому что ему противостояли враждебные власти института и города Ульяновска. Из года в год он настойчиво пробивал эту стену непризнания малым отечеством своего большого пророка. И пробил-таки дозволение на публикацию многих работ своего Учителя, открытие мемориальной доски на здании института и организацию Любищевских чтений, которые регулярно проводятся в Ульяновске, начиная с 1987 года.

Сознавая величие А.А.Любищева, Рэм Владимирович страдал, видя упрощенные, искаженные оценки его творчества даже со стороны союзников. «Неужели и Д.Гранин (как многие здешние) не понимает, что главное у А.А. – его философия?», – писал он 06.03.74, прочитав повесть «Эта странная жизнь». Комментируя диалог Кронида и Сократа в фантазии Короленко «Тени», Р.В.Наумов написал: «Я не думаю, что А.А. только «мусорщик». Он видел контуры «нового храма», но он уже понял, что не ему построить его» (24.12.74).

В 1987 году Рэм Владимирович одним из первых откликнулся на статью «Ярлык», в которой газета «Известия» сообщала о партийном разгроме ленинградского семинара по семиодинамике. Напомнив о принципе «Да будет выслушана и другая сторона!», он подчеркнул, что погромщики должны нести ответственность за свои действия.

Будучи членом партии и совмещая научно-педагогическую работу с административной на таких постах как зав. кафедрой, декан факультета, секретарь парткома, проректор института, Р.В.Наумов сумел при этом не растерять уважения честных людей и сохранить человеческое достоинство. Для этого потребовалась та природная мудрость, которой нехватило в свое время мне, когда я уклонился от бремени власти.

Шрейдер Юлий Анатольевич (1927–1998)

Нас соединил А.А.Любищев, назвав (в письме от 29.11.70) своими душеприказчиками. После его смерти мы съездили в Ульяновск (взяв еще С.В.Мейена), ознакомились с архивом и вступили в интенсивную переписку по всем вопросам, связанным с творческим наследием А.А.Любищева. Общие заботы быстро сплотили нас в действенную команду.

Я тогда еще не знал, что Юлий Шрейдер уже в студенческие годы слыл вундеркиндом и «академики здоровались с ним за руку» (Р.С.Гиляревский), но очень скоро мог бы подтвердить выдающиеся способности этого удивительного человека. Он думал и действовал с поразительной быстротой и точностью. «Безнравственно любое ограничение разума», – вот его понимание сути Любищева, которое, по признанию П.Г.Светлова, «глубже, ярче и правильнее, чем остальные». Опираясь на свой авторитет в издательских кругах, Юлий Анатольевич, часто вместе с Сергеем Викторовичем, энергично продвигал в печать работы Любищева, изобретательно обходя цензурные рогатки.

В ходе этой работы, сопровождавшейся как успехами, так и неудачами, появлялись интересные идеи, которые тут же подвергались критическому обсуждению. В 1977 году, прочитав статью Шрейдера «Человеческая сторона науки», я написал: «Преодоление разделенности науки и этики, науки и эстетики – замечательно! Но я охотно иду за Линником в неудовлетворенности дихотомией. Набор диад просится к упорядочению. Например, в виде сторон многогранника. Тем самым можно преодолеть недостаточность одномерных диадных схем и выйти к многомерному синтезу. Первый шаг на этом пути – трихотомия, триады». И предложил несколько примеров, в которых появилась подходящая смысловая ниша для понятия парадигмы. Оценив плодотворность триадических структур, Юлий набросал эскиз двухъярусной триады, включающей Святую Троицу, и отметил: «Здесь работает не только иерархия, но и гомологии».

Однако в дальнейшем наши пути в осмыслении триад стали расходиться. Я видел в них синтезирующую структуру грядущей парадигмы. А Юлик, ощущая «интересный толчок к неаристотелевскому мышлению и, быть может, негегелевской диалектике» (14.04.78), признавая, что «замах очень велик» (18.09.78), отказывался «признать превосходство «триадного мышления» над высочайшей культурной традицией Европы» (18.05.83). «Ты рассматриваешь трихотомию как некую очевидную операцию, имеющую всеобщий смысл. Я этого смысла не усматриваю, – писал он (12.08.83). – Наши парадигмы несоизмеримы» (14.08.83).

Видя во мне идеологического противника, Юлик дружески взывал: «Я хотел бы бороться за тебя против твоей идеологии» (22.05.83). И не сумев меня переубедить, признал: «Ты отстаиваешь свою независимость от моих суждений, но не навязываешь мне «триадность» как условие моего спасения. На свою независимость ты, безусловно, имеешь право, и я умолкаю. Живи в своих триадах, может быть, в этом и состоит промысел, чтобы тебе на личном опыте проверить этот путь. Храни тебя Господь!» (28.09.83).

Но триады продолжали искушать Юлика. «Я подумал об одной правоте твоей фундаментальной триады рацио–эмоцио–интуицио, – пишет он 28.05.84. – Общение наше, видимо, идет по этим трем сферам. Конечно, это идеал, когда есть рациональное понимание, взаимная симпатия и совместное видение. Это высший уровень общения… Наш с тобой случай – на рациональном уровне общение почти потеряно, интуиции у нас очень разные, но моя симпатия к тебе остается… Когда я нахожу аргумент в твою пользу, я стараюсь тебе его тут же сообщить. Может быть, это рассуждение покажет тебе, что все же стремлюсь тебя понять, хотя и не могу принять твою картину мира».

Наши разногласия не поссорили нас, а наоборот, удивительным образом сблизили и укрепили нашу дружбу. «У меня есть одно сверхрациональное ощущение – это ощущение мистической связи с тобой»,– пишет Юлик 12.08.83. А 24.10.90 добавляет: «Мы все­таки сильно вжились друг в друга, и мне без тебя чего-то недостает». И еще через 7 лет: «Я рад, что мы снова действуем в одной упряжке, хотя и покусываем друг друга, – это признак жизненной силы обоих» (27.09.97). «Мне кажется, что триады – категория скорее онтологическая, нежели логическая», – подводит он итог нашему спору в своем последнем письме 05.06.98.

В моем архиве сохранилось 245 писем Ю.А.Шрейдера. Число его публикаций приближалось к 800. Он писал стихи, переводил В.Шекспира и Г.К.Честертона. Будучи кандидатом физ.-мат. наук, Шрейдер защитил в 1981 году докторскую диссертацию по философии. В субъективных «Заметках о философии» Юлик писал: «Философия прокладывает необходимый мостик через пропасть между наукой и религией… Наука – это сфера конечного, догматизируемая в своем отрыве от трансцендентального. Догмат самодостаточности конечного даже не осознается как догмат, а представляется великим освобождением науки. Религия – это постижение бесконечного. То, что внутри науки кажется освобождением, философия осознает как порабощение… Философия – это высвобождение духа. Наука – взнуздание духа. Религия – стяжание духа».

В 1984 г. Ю.А.Шрейдер был исключен из КПСС за принадлежность к католической общине. «Наверное, этот удар по мне пришелся вовремя, а то я неприлично выделялся своим благополучием», – такова была его реакция (23.06.84). 18 июня 1998 года я забежал к нему на минутку, куда-то спеша. Он тоже торопился, но мы просидели часа два, отодвинув все дела. Видимо чувствовали, что прощаемся. 24 августа его нашли стоящим на коленях, как если бы он молился. «В сущности, я жду от Бога одного чуда – преображения моей смерти в радостный акт встречи с Ним», – предсказал Юлик 29.04.77.

Журнал «Атомная стратегия» № 23, июль 2006 г.  

 
Связанные ссылки
· Больше про Время и судьбы
· Новость от PRoAtom


Самая читаемая статья: Время и судьбы:
О.Пеньковский - «шпион века» или «подстава» КГБ?

Рейтинг статьи
Средняя оценка работы автора: 5
Ответов: 1


Проголосуйте, пожалуйста, за работу автора:

Отлично
Очень хорошо
Хорошо
Нормально
Плохо

опции

 Напечатать текущую страницу Напечатать текущую страницу

"Авторизация" | Создать Акаунт | 0 Комментарии
Спасибо за проявленный интерес





Информационное агентство «ПРоАтом», Санкт-Петербург. Тел.:+7(921)9589004
E-mail: info@proatom.ru, Разрешение на перепечатку.
За содержание публикуемых в журнале информационных и рекламных материалов ответственность несут авторы. Редакция предоставляет возможность высказаться по существу, однако имеет свое представление о проблемах, которое не всегда совпадает с мнением авторов Открытие страницы: 0.09 секунды
Рейтинг@Mail.ru