Стоимость советского реактора на 1 ГВт равнялась примерно 150 тысячам квартир, и в них могли переселиться более полумиллиона человек. Атомные строители могли строить в год жильё для 3-4 миллионов человек, и строительный бум конца 90-х хорошо помнят советские люди.

В феврале 1990 мне дали адрес двухкомнатной квартиры, которую мне выделили по очереди. Точнее не мне, а по составу семьи. Неженатым и бездетным в СССР квартиры не давали. Девятиэтажный дом имел отопление, и в нем начинались отделочные работы. Для ускорения работ будущим новоселам предложили самостоятельно отделывать свои квартиры, и мы с тестем, который также работал по сменам, три-четыре раза в неделю ровняли и шпаклевали стены, заливали полы, красили двери и окна, клеили обои.

Для меня программа «Жильё-90» была подарком – очередь ускорилась вдвое, и вместо 94-95 года я получал собственную квартиру уже в ближайшие дни.

В конце марта дом был почти готов, оставалось только получить ордер на квартиру.

На работе в это время шла программа по производству гранулята для БН-600. Привезли «грязную» пушонку, от которой «фонило» раз в 50 сильнее, чем от низкофонового продукта. Это обстоятельство резко сокращало время работы при заходе в камеру и тормозило работу при непосредственном контакте персонала с «полугрязным» МОКС.

В конце марта произошла тяжелая технологическая авария – технологи «проспали» окончание электролиза, и уронили осадок на дно пирографитового тигля на операции завершения электролиза. Осадок – это диоксиды с плотностью около 11, имеющие твердость по шкале Маоса 8,5. Упавший осадок весом около 45 кг пробил дно тигля, и в горячий солевой расплав попал свинец, являвшийся токоподводоми катода, и анода. Технология переработки таких аварийных отходов отсутствовала.

Авария показала, что для большого промышленного аппарата падение осадка означает тяжелую аварию с выходом из цикла 10-25 килограммами плутония, и необходимо изменять конструкцию аппарата, чтобы минимизировать последствия аварии. Нужно сделать так, чтоб тигель (анод) не ломался при падении осадка, а катод не разрушался за единицы минут при повышении напряжения. Кроме того, ресурс пирографитового аппарата, составлявший неделю, максимум две, был явно недостаточен для промышленного использования. Аналоги 40-х годов в Хэнфорде, работали не менее года, и были недосягаемой мечтой для работников НИИАР.

Проблема масштабирования пироэлектрохимичеких аппаратов состоит в том, что хрупкие материалы, из которых изготавливаются аппараты, не позволяют сделать надежный аппарат большого размера. Пробирка из стекла намного надежней, чем трехлитровая банка. Бутыль из кварцевого стекла на 200 литров – очень капризная вещь, и может лопнуть в любой неподходящий момент.

Можно заменить аппарат на платину, если есть достаточное количество твердой валюты. Платиновый чан аналогичных размеров весит от 200 кг, и обойдется налогоплательщикам в 7 миллионов долларов, в то время как (пиро)графитовый стоит около 20 тысяч. Разница в цене 350 раз, а ресурс выше всего в 50 раз.

В то время установка ОРЕЛ работала в две смены, чтобы своевременно выполнить план, и этот осадок ждали смежники.

Начальник участка электролиза Р лично зашел в камеру, чтобы исправить свою ошибку. С аппарата сняли крышку и получили доступ к зеркалу расплава. С «шумовкой» длиной в рост человека, он «ловил» упавший осадок. Ничего другого конструкторы не смогли предложить технологам на тот момент.

Молчаливые сотрудники бригады наблюдали за происходящим через метровые свинцовые окна, и как могли, помогали работе «биоробота» манипуляторами.

Заход оказался неудачный. Осадок не был извлечен из расплава, имеющего температуру около 450 С.

В расплав подвесили рым, и отключили нагрев аппарата. В срочном порядке стали готовить новый комплект аппарата для замены.

Причину падения осадка не стали доводить до персонала, так как его уронили под руководством самих начальников. Время поджимало.

Через 3 суток начали новый процесс, на новом аппарате. ОРЕЛ в полном составе стоит более недели, ждет гранулята для изготовления твэл. Начальство не то, чтобы торопит - звонит каждые полчаса и узнает оперативную обстановку.

1-е апреля. Какие могут быть шутки

Для того, чтобы предотвратить последующие ошибки, руководить сменами поставили самых опытных сотрудников, в том числе и Ш, одного из разработчиков процесса грануляции МОКС топлива из высокочистых исходных компонентов.

Начальник отделения приказал ему следить за процессом до самого окончания электролиза, и особенно тщательно сделать отсечку. Нас ознакомили с приказом выполнять все указания научных руководителей.

С 8 до 14 работала утренняя смена, я заступил на смену с 14. Каждые 2 часа производился пробоотбор, чтобы определить концентрацию урана и плутония. Ш сказал, что сегодня утром резко упал выход по току, по неизвестной причине, и для ускорения работ нужно работать на максимальном токе, как в самом начале электролиза…

Это решение, мягко говоря, «удивило» нас.

Каждый раз, когда принимаешь смену, заранее примерно представляешь те работы, которые предстоит делать сегодня. По моим расчетам, сегодня должен был закончиться электролиз, и нужно начинать растворение новой партии продукта.

Сменщики предупредили – наука что-то затевает, смотрите в оба.

Читаю задание: вести процесс при токе электролиза 600 А. Это выше, чем в начале процесса! 

Мало кто осмелится спорить с начальником, обсуждая его решение, тем более в оперативном порядке. Наша задача выполнять приказы, а не наводить теорию. Руководством нам служит график, в котором ток электролиза плавно снижается с 500 А в начале электролиза, до почти нуля в конце, когда потихоньку-помаленьку удаляем последние проценты актинидов из расплава.

Остаток актинидов пропорционален току в конце электролиза, и вычистить до нуля невозможно – всегда остаются несколько процентов, извлечение которых может затянуться на недели. Этот компромисс выбрасываемого остатка и коэффициента очистки определяет производительность процесса в целом – это политическое решение, которое делает руководство. Плюс ограничение в коротком сроке (примерно неделя) жизни основных узлов аппарата.

Предыдущая смена держала ток 120А, плавно снижая его, в соответствие с графиком. Ш заставил их поднять ток. Для чего рисковать в конце процесса, когда могут полностью закончиться и уран, и плутоний, и америций, и на катоде начнут выделяться натрий и цезий? Неделю назад уже показали на промышленных масштабах – натрий рвет катод, вступая в реакцию с хлором, который выделяется на аноде.

Я второй технолог на смене. Первый В старше меня на 11 лет, и опыта работы у него в 4 раза больше, чем у меня. Попадал не в одну переделку.

- Не страшно? Перегреем аппарат, пожжем графит. Температура расплава не контролируется, термопара стоит только на нагревателе. Лишних 5 киловатт. Мы обычно завершаем процесс на 30-60 А. Чтобы отсечь америций, нужно строго выдерживать потенциал. А это можно сделать только потенциостатом. У нас нет такого оборудования, тем более, на такие токи. – Это обсуждали мы между собой с В, знакомясь с письменным заданием научного руководителя.

- Ждать некогда, гоним на всех парах. Последние 3 пробы показали, что электролиз закончится через 7-10 часов. Я съезжу домой, и к 20 приеду заканчивать электролиз. – Ш попрощался с нами до конца смены.

В 14:00 отобрали пробу и отправили её на анализ. Чтобы довести штатив с пробиркой по системе транспортеров из камеры в боксы аналитиков, нужно около 15 минут. Опытная лаборантка проводит анализ за 40-50 минут.

Каждые 30 минут записи в оперативных журналах всех контролируемых параметров и росписи на самописцах. Труд инженера не связан с большой физической и умственной нагрузкой. Выполняй инструкции, переписывай задание из общего журнала в журналы операторов. Не творческая, тупая механическая работа.

Работы для операторов на таком «гладком» участке процесса минимум, это не сборка-разборка аппарата, когда глаза пересыхают от напряжения и на пальцах сбиваются мозоли.

У меня не было чувства приближающейся опасности. Напротив, В постоянно подходил к приборному шкафу и нажимал на кнопку (ручного) измерения потенциала.

- Сожжешь прерыватель, - говорил мне электрик, - нельзя так часто пользоваться этим прибором.

Потенциал измерялся нажатием маленькой коричневой кнопки, диаметром примерно 5 мм. Ток на несколько миллисекунд прерывается, и в эти мгновения происходит замер обратного перенапряжения. Понимая, чем мы рискуем, старший товарищ не отходил от кнопки, и каждые 5 минут по нескольку раз измерял потенциал, не для оперативного журнала, а для собственного спокойствия.

В 14:23 он позвал меня срочно подойти к блоку измерения потенциала.

- Смотри – прибор дурит. Два раза показал одну и туже цифру – 3,19. Ты видел такое хотя бы раз?

Я еще раз нажал кнопочку. Табло высвечивало красным - 3,19.

- Это конец… Этот конец электролиза, на токе в 20 раз превышающем регламентный. Нас расстреляют за такое. Отключай электролиз! 

Доигрались. Мы повторили «подвиг» Р недельной давности. Только у него начал высаживаться натрий, а у нас уже полным ходом пошел цезий. На таком потенциале пирографиткатода разлетается на кусочки за считанные минуты.

В помещении тарахтят десяток самописцев, регуляторов, гул трансформаторов, потрескивание ламп дневного света, шум приточно-вытяжной вентиляции и разговоры коллег. Но слух улавливает, как один из самописцев стал перемещать каретку.

Я увидел это перемещение, когда указатель прошел полпути к красной уставке. 

- Хлор в камере! Прекратить подачу хлора и отключить ток электролиза!

 Самописец концентрации хлора в атмосфере камеры пополз вверх в 14:25, на десяток секунд раньше срабатывания сигнала звуковой сигнализации.

- Что же ты сразу не приказал отключить электролиз, как только заметил скачек!? Зачем меня было звать? Почему ты медлил? Что за приказ ты выполнял?Решил высадить весь америций?

«Уроды! Поклонники доктора Геббельса!», думал я про себя. Работа в слепую, когда у технолога нет полной информации о том, что находится в аппарате, неминуемо приводит к аварии. Игры в секретность в очередной раз привели к полному разрушению аппарата.

Я опять почувствовал себя брошенным в пепел Чернобыля, как второго мая 1986. Ради чего все эти эксперименты с живыми людьми? Ответа не было.

Звонки начальникам оказались непростыми – никто не верил, что произошла авария. Все думали, что это первоапрельский розыгрыш.

За Ш послали машину. Не успел он дойти до дома с автобусной остановки, как его у крыльца уже поджидала летучка.

В 15:00 все уже стояли на ушах. Нужно было срочно назначить крайних, такие были правила игры в то время.

Начальник установки дал мне и В листки непронумерованной бумаги и велел писать заявление по собственному желанию на увольнение, а потом объяснительные.

В тут же написал заявление.

- Надоели мне все эти игры. У меня 16 лет стажа, хватит, поработал. А чего ты ждешь?

Я не мог поверить случившемуся. Перед глазами стояла новая, но пока еще не моя, квартира, в которой я с утра покрасил двери, и через несколько дней дом будет осматривать приемная комиссия. Пальцы были в белой блестящей эмали, и от меня пахло растворителем.

Перед этими событиями, примерно за полгода, моего оператора К, в наказание за пьянство, лишили премии и вычеркнули из очереди на квартиру. Он глядел на то, как я отделываю свою квартиру, и каждый раз говорил:

- У меня номер очереди на 40 человек меньше, чем твой. Был. Это должна быть, возможно, моя квартира.

- Я не буду писать заявление на увольнение по собственному желанию. Я не вижу своей вины в аварии. Мы выполняли письменное распоряжение Ш, а он согласовал все действия с руководством. Вот запись в журнале заданий, сделанная его рукой.

- Тогда готовься к заходу. У вас двоих есть только один шанс на прощение - если вытащите осадок из аппарата – сказал начальник, пряча заявление старшего коллеги в папке. - Через сутки осадок должен быть в ступе бокса дробления.

- Я пойду и достану.

«Что такое два-три кусочка суммарным весом 50 кг? Такой вес я поднимаю на вытянутой руке», - подумал я про себя. 

- Я не пойду. Я уже написал заявление на увольнение. Пусть лезет Ш – это он порвал катод и пробил тигель. Я тут не при чем. – ответил В.

В 15:30 позвонила лаборантка:

- Нет ни урана, ни плутония. Такого чистого расплава я ни разу не видела, ниже предела обнаружения. Только америций. Забирайте результат. Когда привезете следующую пробу?

- Сегодня проб больше не будет. Электролиз закончен.

- Вот обрадовали, спасибо, мальчики.

Нас развели по разным помещениям, и попросили подробно описать произошедшие события.Я начал писать объяснительную, на имя начальника установки грануляции смешанного виброуплотненного топлива. В делал то же самое в другом помещении.

Перед сном я успокаивал себя не такой уж большой опасностью предстоящей работы.

В расплаве нет не только урана и плутония, но, скорее всего, вообще никакой активности, бояться нужно только теплового ожога, не капать расплавленной солью на ноги. К горячему аппарату близко не подходить. Нужно одеть двойные кальсоны и толстые носки, взять тапочки максимального размера. Америций в компактном виде почти не светит, из свежего гранулята аэрозоли не летят.Пушонка три дня как осела на фильтрах вытяжной вентиляции, старые аэрозоли на минимуме. Нужно протереть столешницу спиртом, чтобы собрать основную пыль. Передвигаться аккуратно, чтобы ни за что не зацепиться, и не порвать ЛГ. Следить, чтобы шланг не запутывался. Не торопиться, не делать резких движений. Транспортер заблокировать, принять на грудь радиопротектора до, а затем после. Хорошенько размяться. А сейчас главное - выспаться…

Заход

На следующий день на 9:00 был подготовлен «заход в камеру». Ребята склеили из пленки дополнительный тамбур. Я вставил лобовое стекло и проверил ЛГ, принял 150 медицинского пополам с водой, посетил туалет. Дозиметрист нацепил на комбез дополнительную кассету, проверил мою кассету, на меня надели костюм и подключили воздух для дыхания.

Дозиметрист сделал последнее наставление перед заходом:

- Пятнадцать минут. Полугодовая. Здесь командую я. Слушаешь только мои команды. Как дерну за шланг, сразу выходи. Если нет, через минуту отключу воздух. Сначала сам себе обтираешь в предбаннике, потом шаг вперед и в тамбур. Пока не разрешу, из тамбура не выходишь. Пока не разрешу, с пленки не сходишь. Пошел плавно!

Неделю назад Р не вышел по истечении времени допуска. «Дозик» выдернул шланг из байонета и начал считать вслух. (За лишнюю дозу заходящего, дозиметрист мог остаться без премии). Через минуту Р сам выскочил, почувствовав фибрами, что работать больше нельзя. Настоящий командир знает, как добиться дисциплины, без лишних слов.

Аппарат стоял без крышки, на минимально возможной температуре, чтобы по возможности не сжечь ЛГ. Соли были слегка красные от температуры. Воздух над аппаратом колыхался, как над углями костра, и шел лёгкий белый дымок. Тепло чувствовалось на расстоянии больше метра.

Шумовка висела рядом на крюке, от прежнего захода. Я подогнул её покруче, чтобы кусок осадка не соскользнул в последний момент, как это было несколько раз неделю назад, и брызги попали набахиллы.

С первого окунания достал первый кусок. Примерно половина.

Со второго раза «пельмень» не дался. Спрыгнул обратно. Лег не той стороной. Маловата шумовка для таких пельменей. С третьего раза также не получилось.

«Пусть достает Ш» - подумал я. «Половину я достал, надо и другим дать хлебнуть адреналина».

Но руки сами полезли на очередную попытку. Это только глаза боятся, а руки делают. Пока никто вроде не дергает. Половинка легла полукругом вниз, и не соскользнула.

Пошурудил еще раз – на дне пусто. Ничего не цепляется, только графитовая шелуха.

Капли солей расплава при застывании становились ослепительно белыми – настоящие свинцовые белила...

Через 10 минут с начала захода я уже был в тамбуре.

Через час отмылся, и в новом комбинезоне спустился в операторское помещение. Всё выпитое улетело с потом и дыханием, поэтому пришлось восстановить промилле до терапевтического уровня. Пульс выровнялся и уменьшился почти до нормы.

Задача выполнена. Ш и В смотрели на меня, пряча взгляды.

- С вас поляна, дорогие сокамерники.

- Взвесили? – обратился я к операторам.

- Да, 51 кг. Всё на месте. Зачем же ты положил второй кусок дюритовыйна шланг? Теперь придется менять его.

- Стекло побелело, почти ничего не видно было в конце…

- Сергей, а какой был потенциал после падения осадка? – Спросил Ш.

- Кто же его мерял? У нас хлор в камере, сразу отключили ток… А что у вас написано в отчете?

- Ни разу не измеряли – это же полное разрушение аппарата, как это измерить?

- Зачем мне потенциал, когда по показаниям приборов понятного, что катод разорвало, дно тигля пробило, свинец прохлорировали, аппарат разгерметизировался. Бесполезная, и совершенно не нужная для науки цифра.

То, что напарник ничего не скажет следователям, у меня не было сомнений. Правило у нас работало железное – нам наука ноль информации, мы ей в ответ нуль. За ним не было замечено привычки говорить лишнего на публику.

За следующий день я раз пять переписывал объяснительную. Каждый раз начальник внимательно, с нескрываемым интересом читал, и говорил:

- Плохо написал. Нужно переписать. – И никаких конкретных комментарий. Вообще никаких.

В конце концов, когда получилось 5 страниц мелким почерком, строчки стали ровными, а буквы одна к одной, он решил, что хватит улучшать мои писательские способности.

- Хватит. Иди работать. А то тебя заберут в союз писателей, а мне пока еще нужны люди, чтобы дробить осадок. Настоящая поэма, а не объяснительная. Хоть на передовицу.

Возьми инструкцию к новому немецкому оборудованию. Переведешь. Тебе даю два месяца на составление инструкции. И чтобы тебя на горячей никто не видел. Держи ключ от кабинета на холодной. Номер на ключе.

Это была самая большая похвала, из тех, которые я слышал от начальника.

После этой аварии научное руководство решило, что нужно создать прибор, который бы выводил на самописец электродный потенциал. Доверять технологам сбор научной информации нельзя, нет у них понимания важности научной работы.

Через 10 дней я получил ордер на квартиру.

Смена мировоззрения

Когда в следующие разы меня направляли на заход в камеру, я отвечал:

- Сегодня не моя очередь. Передо мной в очереди два десятка ученых пирохимиков, которые ни разу не лазили в камеру исправлять свои ошибки.

У меня все фамилии записаны – читайте журнал заходов и журналы допусков на радиационно-опасные отходы. С 1977 по 1990 – ни одной фамилии из тех, кто свою безграмотность перекладывает на ошибки лаборанток, операторов и сменных инженеров. В научных отчетах нет ссылок не эти «не научные» первоисточники.

Пускай хотя бы раз сами соберут ЛГ, найдут и устранят неисправность в аппарате, и отмоются до такой степени, чтобы их не завернули на проходной. И самое главное – вернут продукт в технологический цикл. Тогда имена таких ученых я буду произносить с придыханием.

Это был мой последний заход в горячую камеру с полной загрузкой по ДМ и работающим оборудованием.

Десяток лет спустя Ш повторил попытку узнать аварийный потенциал на одном из научных симпозиумов.

- Операторы рассказали, что вы перед срабатыванием хлорной сигнализации многократно измеряли потенциал, и приказали отключить электролиз еще до звонка. 

- Может и меряли, я такие мелочи не помню. Таких аварий, или подобных, было через раз. Их даже за аварии никто не считал – выброса в атмосферу не было, значит это не радиационная авария. Обычные испытания опытного оборудования, экспериментальная проверка на теплых имитаторах. В объяснительной я всё подробно написал, поминутно, ты же её читал. Помню, что с меня сняли 150% квартальной премии, и наш бухгалтер долго смеялся, читая приказ. Еще помню, что объяснительную начал писать словами: 1 апреля, в первый день второго квартала 1990 года, я заступил на смену с 14:00 до 20:00… И мне полностью заплатили премию за первый квартал, через 3 дня после «поломки аппарата». 

Что еще помню – не выход по току упал, а ты упал в моих глазах. Не смог разобраться в трех цифрах. Тебе опытные технологи в глаза говорили, не я, тогда молодой пацан, что ты не прав, за несколько часов до аварии. Запятая, поставленная на один знак правее, лаборанткой, и приказ поднять ток электролиза – две разные ошибки, совершенно разного уровня. Запятая аппарат не разнесет в лохмотья, это просто математическая ошибка, описка. И еще помню, что ты не осознал свою ошибку, и не предпринял никаких действий по её устранению, как это сделал Р. На тебе 150% вины за ту аварию.