Вышла в свет книга Б.И.Нигматулина и В.А.Пивоварова «Реакторы с тяжелым жидкометаллическим теплоносителем. История трагедии и фарса». Подробнее 

В «Отдел кадров» режимного Предприятия заглядывает посетитель. «Вы принимаете на работу спецов с фамилией на «-манн»?» – «Нет!». «А, если на «-сон»?» – «Нет». «А, если на «-ко»?» – «Да, принимаем».  Посетитель оборачивается к стоящему за его спиной: «Коган! Входи!» Когда-то, году в 1955, Борису Григорьевичу Кузнецову, замечательному мыслителю, философу, физику, полиглоту, я задал дурацкий вопрос о смысле звучания (написания) имени «Эйнштейн». Каков образ усматривается в этом   знаковом слове, говорящим, пишущим и думающим по-немецки»? «Один»? «Единственный»?  «Камень»?...  

Кузнецов тогда только вернулся из Америки, где он в Принстоне посетил кабинет творца ОТО. Был принят секретарем Эйнштейна Эллен Дюкас. Поездка была необходима для завершения фундаментальной биографии ученого. Кузнецов свободно говорил на европейских языках. Немецкий, Английский... Особенно близок ему был Французский.   Он встречался со Шредингером, вел переписку с Гейзенбергом. С семидесятых работал  в Международном Эйнштейновском Комитете. Был заместителем его президента Луи де Бройля, с которым дружил.   

Вопрос не удивил Кузнецова. Он думал о феномене бессмысленного соединения личного образа со «случайным» звучанием имени. Возможно, прозвища предков (имя, кличка) до превращения в фамилию имеют больше оснований, для обнаружения таких связей.   Тем не менее, носитель родного языка, упреждая анализ, невольно осмысливает звучание фамилии и, если удается, улавливает смысл словосочетания «Эйнштейн». В данном случае можно слышать: «Одиночка» или, что-то вроде: «Самопосебел». Звучание имени, часто говорит об истории рода, а не свойстве личности. Например, какой-то предок носителей фамилии Райкин воспитывался в семье без отца, а предок Галилея вернулся живым и достаточно здоровым из Крестового похода.          

Скорей всего многие воспримут эту тему, пустяшной, не заслуживающей внимания и траты времени. Тем не менее, это важно. В культуре общения, не только в среде со специфическим образованием, можно слышать употребление известного имени просто как фигуры речи. Значимое имя произносится просто так, в разговоре, мимоходом, для красного словца, но – это неотъемлемый элемент культуры. Не знаю, возможно, на это уже обращали внимание. В обыденном общении, беседе, могут звучать имена, не имеющие отношения к теме, как символы и ради пафоса… Пробросом, мимоходом, кстати и не кстати. Ученые, изобретатели, знаменитости. Знаковые элементы, свои для каждого разговорного культурного слоя. Например: «Ну ты и Кулибин!» или «Вот, Эйнштейн нашелся!». «Пифагор!». Не знаменитость, но знаменатель, фигура речи, метафора, нота. 

В прежние времена в среде не только образованных людей такую роль играли герои Олимпа и мудрецы: Пифагор, Аристотель, Сократ… Имя, просто так, «в проброс», поднимает ранг беседы, придает ей должный пафос. Обсуждение этого имени не является целью собеседников. Знакомое собеседнику иностранное имя вносит определенный шарм, особенно если оно принадлежит знаменитой личности. Форд, Эдисон, Ньютон, Коперник и, конечно, Эйнштейн (куда же без него!). Не менее достойны в беседе родные имена: Ломоносов, Менделеев, Вернадский, Сахаров, Иоффе… Звучания, в которых явственна смысловая составляющая слова, к характеру личности носителя имени, как правило, не имеет отношение. Пушкин, Толстой, Мусоргский. Знаковые имена, которые могут быть услышаны и сопоставлены с понятными словами, в самом обычном разговоре, анекдоте или песне. («Главный академик Иоффе, говорит коньяк и кофе…»). Упоминание мимоходом в разговоре имени знаменитого человека без обязанности «знать» его деяния – обычное дело.

 Забавен анекдот Хрущевской эпохи. Кухня типичной ленинградской коммуналки. Два интеллигента приткнувшись в уголочке пьют чай, разговаривая о кино. Слышно: «Марчелло Мастрояни, Альберто Сорди, Лоллабриджида, Феллини…!». Стоящая у раковины жиличка: «Вот, евреи курей нажрутся и «ва-ва-ва»!». Или, школьный анекдот уже пост-блокадного Города: «Хочу есть. Наелся «Сметаной» с «Мусоргским». «Случились «Тосканини» и «Пучини»».  «Сел на «Глинку» и сделал «Баха»».  

Послевоенная Эпоха дает особую окраску именам для бесед, живущим от лозунга до лозунга.  Повторение имен, слышимых из радиоточки и из газеты – обязательной ритуал. Даже на улице: «Жданов! Как он вы…ал Ахматову с Зощенко!».  Так, в конце сороковых и начале пятидесятых даже торговки на рынке расхваливали товары, выкрикивая имена Мичурина и Лысенко. Обязателен квартальный политпросвет с явкой от коммуналки или семьи в «красный уголок» или коридорчик с отметкой «Жакты».  Озвучивают имена врагов от Бухарина и Троцкого, до Вейсмана и Моргана. Орет радио. Даже на улице. Эти имена повторяют как в бреду, в трамвае, на улице... и даже хулиганы во дворах. Высматривай врага! Их имена известны. Они везде. Не только в биологии. В медицине, математике, географии... 

Их притягательность – инструмент конспирологии. Буржуазные перерожденцы. Сионисты. Беседуя, повторяют эти имена. Уже не пробросом. Не фигурой речи. С оглядкой, ибо рядом… Психоз. Подписка на «ПРАВДУ» всем работающим. Даже если в семье уже две есть. «Правда» полна именами.   Простому народу известны имена реакционных историков, географов, музыкантов, художников, математиков, писателей. С 51 года – сионистами (безродными). И люди их повторяют. Не пробросом. Не фигурой речи.  Конец сороковых, пятидесятые. Середина марта 1953. Что-то невообразимое. Меченое на именах, поменялось или стерлось. Вейсмана и Моргана можно упоминать без проклятия. На Трофим Денисыче и Ольге Борисовне подпольные «смефуёчки» переросли в издевательские насмешки.

Интеллигенция, студенты. На устах Эйнштейн. Пока, все же полушепотом!  Потрясающе притягательны Пуанкаре, Беркли, Мах... Идеологически ядовитые, обруганные Лениным. Запрещенные к произнесению без клейма.  (В шаржированных стихотворных формах, которые ценят студенты, рифмовка этих имен дает забавные эффекты. Например, словосочетание: «Дал Маху я». Студенты Физфака ЛПИ, например, распевают песенку: «Известно всем, что у Дирака, в те времена болела ср.ка, и престарелый муж седой лечил свой старый геморрой». Обычное дело. Неприкрытое проявление симпатии атипичным словоупотреблением. Начало пятидесятых…

В студенческом фольклоре, выкручивающемся и освобождающемся от запретов, норма обыгрывания имен знаменитостей нормативно незакрепощенными словами, но двусмысленными рифмами. В общем, как заметил Граф Алексей Константинович Толстой, подобравший соответственную рифму: «Отечество Ликуй!». И под полузапретную рифмовку попадают все, от любимых и смешных Лобачевского или Ликок де Буободрана, до подтирных, лепешинских и лысенких. Ненависть партийных властей и поношение ими иных имен делает эти имена   достойными и привлекательными. Ницше, Вейсман, Морган, Бр. Райт («воры»! украли у нас изобретение аэроплана!). Форд (эксплуататор, потогонная система). Заклейменные Лениным и запрещенные: Мах, Беркли, Пуанкаре… («Контрреволюционеры истинной науки – Марксизма-Ленинизма).

Итак. Мы подбираемся к феномену, о котором упомянули в начале этой статьи. Феномену, включающему в себя необычный комплекс. Образованный человек, слыша знакомое достойное имя бессознательно абсолютно отстраняется от звучания смысла имени, и даже выбрасывается из глубин сознания. Например, для русского уха Ломоносов или Менделеев вовсе не «ломаный нос» или «колокольчик на хомутной дуге». Особенно ярко это можно показать на именах Толстого, Мусоргского, Свиньина и даже Пушкина! Не «толстые», не «мусорные», не «свинячии», не «пушки» и не «пушинки». Правда, бывают случаи кода имя и «кличка» срастаются.  Вот такой знаменательный случай.

В 427 году, до н.э.  в Афинах родился мальчик Аристокл. Этот физически крепкий парень, став выдающимся спортсменом, лауреатом Олимпийцем, получил от Сократа прозвище Плечистый, Широкоплечий. Учение Платона – непревзойденный пример сотворения великой науки, важнейшей для   Мировой цивилизации. Базовой мудрости, охватывающей и определяющей все сущностные формы ответственного знания.  Имя «Широкоплечий» перестало восприниматься в своем непосредственном значении уже тогда, когда древнегреческий оставался разговорным. «Антропометрический» псевдоним стал ИМНЕМ творца и мудреца. Синонимом уровня высшей, почти недоступной человеку, ступени постижения. И не только как знания о самой Природе, но знания о «природе знания». И, хотя старое приземленное значение слова, совпадающее с Именем, не исчезло бесследно, мы видим в Имени Платон «Лестницу Иакова».    

Естественно и невольно магия имен, хотим мы это или нет, действует на нас. И почему? Упоминая их в речи, подавляющая часть даже самых неискушенных собеседников подсознательно, не отдавая себе отчета, все же воспринимает базовую значимость символов, слышимых в имени. Это подобно тому, как по сохранившимися театральным билетикам вспоминают имена актеров и образы. (Б.Г. Кузнецов, «Театр» №7, 1979). Имена, всплывающие через символы.  Имена творцов-символов (уже не людей!)  дают мышлению и речи глубокие знаковые установки. Известное имя, один из самых эффективных быстрых и простых приемов введения в речь иронического, шутливого или глубокомысленного элемента.  Да простит нас божество риторики. С античных времен к месту и не к месту не только мудрецы, но и простолюдины упоминали для убедительности разговоров имена богов, героев, знатных или заметных людей. Возможно, это социальный феномен. 

Признак развития цивилизации. И необязательно для подкрепления своих аргументов. Для красоты риторики. Непременно в обществах научно-технической цивилизации, даже в разговорах простых не искушенных собеседников. Позволю себе страшно еретическое суждение. Появление наук, и особенно математики (в первую очередь), не отыскание пользы, но следствие любопытства, страсти мыслительной игры разума. Спросите Лейбница, Лобачевского или самого Пифагора! Это следствие той же страсти, что побудила Иакова вопрошать Бога: «Как Имя Твое». Если задаться вопросом: «Существует ли магия имен?», то определенно можно ответить: «Да», если речь идет о, значимых именах естествоиспытателей, физиков и математиков. Они великие потому, что изрекают истину, неоспоримость. А дары, которые мы извлекаем из подаренной нам истины, гораздо ценнее и «практичнее», чем двусмысленно опасные обретения завоевателей. Пифагор или Максвелл, Ньютон или Бор – опоры разума. Ни один правитель не дал человечеству столько, сколько «не шибко грамотный» Фарадей, одаривший человечество умелым «роботом» электромагнитного поля. Или, проклятые «Правдой» «реакционеры генетики» Вейсман и Морган, удесятерившие кормящие силы природы. Наука стоит на именах ее «Магов-Ученых». И, в первую очередь, естествоиспытателей. 

Они изрекают истины, которые мы подхватываем, поминая их в разговорах. Их магии мы обязаны не тем, что живем, а тем, как живем и почему живем. Они одарили нас не только комфортом электрической лампочки вместо свечи, но радостью приобщения к постижению, хотя бы упоминанием их имен в беседах. Особенно, если молод и хочешь понравиться себе и кому-то.  Их имена вознеслись, отцепившись от смысла слов, которые именовали предков. Тем интереснее узнать их корни, возможно и посмеяться. Ведь Юмор один из инструментов прокладывающий дорогу постижению. Поэтому «ФИЗИКИ ШУТЯТ». Имена мыслителей стали фигурами речи и, даже именами эпох. «Птоломеева Вселенная», «Коперниканский Переворот», «Галилее-Ньютонова физика», «Планковское Учение». Разделам Физики присвоены имена ее творцов. Фарадей, Максвелл... 

Имя создателя великого знания, чтобы оно ни значило и от чего бы ни происходило, отделяется от своего носителя-хозяина и его языка, и становятся культурным и даже сверхкультурным символом. Опорой классификации познаваемых наук для любого иноязычного, соединившегося с этой наукой. Обыденность звучания имени достойного мыслителя, корневой смысл его открытий и само слово имени индуцируется в возвышенную ноту музыки восприятия. Аллюзии с нечто слышимым в слове имени стираются мощью и знаком сотворенного носителем имени. «Пух» или «Пушка» растворились окончательно, скажем, например, от строки «Онегина». Мы выключаем созвучья в имени творцов. «Ломоносов», «Лобачевский», «Сахарова», «Мусоргский», «Черномырдин», «Свиньин». Мы рисуем образ не с сетчатки глаза, и не акустикой произнесенного. Хотя акустика и оптика помогают в описании иногда напрямую. («Один Соплёв, Бриллиантовым назвался, мерзавцем был, таким же и остался…»).  Воспринимаем имена, не замечая сопровождающие ассоциации или наоборот, старанием носителя усиливаем впечатления от его деяний или облика. Тем более, всегда, когда носитель имени к этому стремится. Так выстраиваются отношение к смыслу и происхождению значения слова в имени ученых везде и всегда, где есть ученые и наука. Поэтому, когда англичанину говорят: «Ньютон», он знает, что речь идет не о «Новограде». («Тон» – это «град»). 

Я начал эту заметку, про осмысленность в звучании имени Ученого. (Дурацкая, нет, боюсь хуже, глупейшая затея. Как и сама тема. Глупость, страшнее дури!). Но, тем не менее, встав на эту дорожку, буду последовательным в «валянии дурака».

  Представьте беседующих на семинарах, или в перерыве, студентов в   Принстоне или в Кембридже. Юные, начинающие физики. Их речь и реплики перемежаются именами любимых ученых, звучание имен которых полностью совпадают со словами родной речи. Высокие имена из слов родного языка. «Победоносцев, Деревянко, Новоградов, Счастливцев, Каменев, Каменский, Писарев, Эдуардов, Михайлов, Бродов, Хриплогорый, но, неожиданно! – Ландау.

В это же самое время в Ленинграде в актовом зале ФИЗТЕХа дискуссия аспирантов и старшекурсников ЛПИ. Будущие физики. В их речи и репликах слышим яркие прекрасные имена. Звук которых инороден нашей речи, но дорог и знаком, и никак не отвлекает от осмысления в своём высокого достоинства звучании: Дарвин, Гельмгольц, Ньютон, Вуд, Фарадей, Майкельсон, Форд, Эдисон, Райт, Витгенштейн, Эдисон, Гейзенберг, Ландау. И только музыка имени последнего одинакова русскому и английскому уху.

Молодые ученые у нас и за океаном дискутируют с одним и тем же восхищением, интересом и азартом. Они переполнены, как и мы, одинаковой любовью мыслителям, творцам, имена которых составлены из обыденных слов родного языка для одних и совершенно чуждых в своем прекрасном незнакомом, не осмысленном звучании для других.  Кроме одного имени: Ландау. Смею утверждать, что мы находимся в привилегированном положении по отношению друзьям и коллегам Принстона или Оксфорда. Они лишены восхитительного, доступного нам, шарма необычного звучания великих имен. Они пользуются их Именами, характерной родственной этнической обычности. Именами, свойскими самим этим британским ребятам.  Не знаю, приподнимает ли им настроение, звучание имени, когда пользуются уравнениями Новоградова или «Михайлова». А мы получаем незнакомое им дополнительное удовольствие от особого «Ученого» звучания в русском звуковом поле имени Ньютона и Майкельсона. Конечно, смехотворна шутовская глупость осмысления звучания в чужой стихии языка. Помнится, студенческие байки с именем Эйнштейна (1953), когда русское «Одиноков» перевели обратно в английский, как «Одноглазов» (!).  («Вэнайз»).      

Уже написав все это, я предположил, что для «англоязычного уха» студента из Окфорда звучание имени, например: «Славский» звучит весело и осмысленно: «Славянская Лыжа».

                                                           _________

Дурь писана Дельтием Эркубом. Дмитрий Тайц согласился с этим трудом, при условии, что неуместный пафос – весь на совести Эркуба.