Дозы облучения личного состава всегда занижались

Этот случай в ноябре 1982 года изменил мою судьбу, и он характерен для многих матросов. Мы прибыли на перезагрузку активной зоны ядерного реактора одной из подводных лодок. Наверное, за успешную и произведенную раньше сроков "операцию", офицерам полагались премии, награды и звания. Поэтому и было принято решение командира группы (не буду называть его фамилии) начать операцию сразу в день нашего приезда. Нам, четырем молодым матросам, был дан приказ войти в отсек и проделать работу по "подрыву" графитовых стержней АЗ с последующим освобождением их с подвесов и опусканием снова в реактор. При этом, были нарушены все нормы безопасности при проведении этих работ (об этом я узнал позже): не было в смене офицера и дозиметриста; не были выданы индивидуальные дозиметры; в отсеке не было вахтенного матроса; на лодке была отключена система радиационного контроля; на пульте управления операцией, что находится на плавмастерской, не было никого (по регламенту проведения работ должна быть двусторонняя связь между сменой находящейся в отсеке и руководством, находящемся на ПМ-ке).



Перезагрузка активной зоны реактора. В корпусе лодки вырезалось технологическое отверстие, через которое со стоящей рядом плавмастерской краном производилась операция перезагрузки

Каждое действие, произведенное в отсеке, должно быть согласованно с пультом управления. Но приказ есть приказ. При поднятии одного из стержней стало ясно, что мы столкнулись с новой, не знакомой для нас системой удержания стержня на подвесе. В общем, нештатная ситуация, а руководителя работ нет. Долго пытались отстегнуть – не получалось. Несколько раз выходили на связь с пультом управления, но там, похоже, не было никого. Выбора не было, задание надо исполнять. Приняли (мягко сказать, глупое) решение, поднять стержни и выставить рядом! До сих пор помню эти теплые стержни. И лишь спустя минут сорок удалось, наконец-то, разъединить стержень и подвес крепления, оказалось – "ласточкин хвост". После чего стержни были благополучно опущены в реактор. На всю операцию ушло около двух часов.

При выходе из отсека и проверки на установке "РУСИ" оказалось, что мы с ног до головы светились радиацией. И в тот момент даже это нас не смутило. После долгого холодного душа с хозяйственным мылом (чтобы не раскрывались поры на теле и радиоактивные частицы не попали в организм) мы, наконец-то, отмылись, и нам было разрешено пройти на плавмастерскую, где нас до этого расселили. По приходу, старшим среди нас был сделан доклад дежурному офицеру нашей группы перезарядки реакторов. Он побледнел и сказал: «Ребята, что же вы наделали?!». И только в тот момент я понял, что случилось непоправимое!

Спустя примерно час началась рвота и тошнота, которая продолжалась всю ночь. Вот, здесь и было самое страшное – выживу или нет. Ведь мы не знали, какую дозу получили, смертельную или все же дающую шанс на жизнь. Нас отправили в госпиталь по месту службы, где совершенно нет условий для лечения подобных болезней, и поэтому через несколько дней нас перевели в госпиталь в Североморск. Но и там нам не смогли помочь.

Когда ситуация стала критической, кем-то было принято решение доставить нас спец. бортом в 1й ВМОЛГ (ожоговое отделение), что находится в Ленинграде. Вот здесь действительно были специалисты! Нас потихоньку начали выводить из критической ситуации. Несколько раз брали пункцию костного мозга. Только из этих анализов можно было хоть примерно понять, сколько БЭР получил каждый из нас! Хотя, о дозе официально нам так и не сообщили.

Из разговоров с медсестрами мне удалось узнать, что мной было получено более 200 БЭР. Лечились там почти 6 месяцев. Вспоминается случай, когда при заборе крови на анализы, около нас выстраивалась очередь из военных и гражданских медиков, длиною в 5-7 человек – на нашем случае они писали диссертации. Один из военных врачей постоянно приезжал к нам из Москвы. Спустя годы, этого офицера перевели служить к нам в Обнинск (к сожалению, так и не узнал его фамилии). Он каким-то образом разыскал меня и привез справку из медицинского архива, где было сказано, что я получил лучевую болезнь первой степени! Благодаря этой справке я получил удостоверение ветерана подразделения особого риска.




Мне удалось разыскать двоих участников из нашей четверки. У одного со здоровьем, слава Богу, а вот у второго уже сделаны две операции на сердце (стоят пять шунтов), и надо ставить ещё. Судьба четвертого не известна. Вот и все, если не считать, что нас хотели списать в запас. Но мы настояли, чтобы каждый из нас вернулся на службу, причем, хоть это и было наглостью с нашей стороны, именно в Губу Андреева. Такая вот, совершенно не героическая история произошла в моей жизни.

Мой случай вряд ли интересен, но он типичен. В феврале 1982 г. в губе Андреева потек правый бассейн здания номер пять, в котором находились отработанное ядерное топливо с подводных лодок, куда оно свозилось для временного хранения после перегрузок активных зон реакторов. Осенью 1982 года была начата ликвидация течи радиоактивной воды из бассейна. Уровень воды уменьшился и начали оголяться «чехлы» и «сборки» ОТВС, что естественно привело к повышению гамма-фона в хранилище. В срочном порядке (1983-84-85 и последующие годы, вплоть до конца 1989-го) началась выгрузка ОТВС из здания №5 на переработку и на временное сухое хранение в емкость 3 «А». Работы проводились практически круглосуточно, бета-загрязнение постоянно превышало все мыслимые нормы, гамма-излучение фиксировалось по всей небольшой территории ЗРРБ, эпизодически обнаруживалось и альфа-загрязнение.

Дело в том, что после моей трагедии и выписки из госпиталя в апреле 1983 года мне запретили допуск в Зону Строгого Режима! Поэтому я и обратился к сослуживцам, кто действительно и реально участвовал в ликвидации аварии на пятом здании, которая проходила до 1989 г. с переоблучением личного состава. Их истории тоже полны драматизма.

Для нас, оставшихся в живых, важно, чтобы об этих трагедиях знали те, кто принимают решения в московских кабинетах. Ведь переоблучения были массовыми и выпадения волос во время службы никого не смущали. Дозы облучения личного состава всегда занижались, иначе некому было бы ходить в смены ЗСР. После службы многие из ребят быстро ушли из жизни. Именно поэтому для нас и для них важна правда. Ведь матрос срочник давал присягу Родине, и у него не было выбора, а были приказы, которые надо было исполнять!