Фрагмент книги «Чернобыль: о прошлом, настоящем и будущем»

Г.А. Копчинский, Н.А.Штейнберг

Перед тем как перейти непосредственно к анализу причин чернобыльской аварии, нам представляется необходимым коротко остановиться на некоторых особенностях конструкции   и нейтронно-физических характеристик реакторов РБМК.

Для начала следует объяснить, почему этот тип энергетических реакторов получил столь широкое распространение в СССР. В планах развития ядерной энергетики до 2000 года фигурировали Ленинградская, Курская, Чернобыльская, Игналинская, Смоленская и Костромская АЭС с реакторами РБМК. Мощность каждой из них планировалась на уровне 6000 МВт и даже более.

Ни одна другая страна не использовала реакторы подобного типа. Подавляющее большинство зарубежных АЭС базировались на водо-водяных реакторах. Почему же в СССР значительные средства были направлены на разработку и внедрение канальных энергетических реакторов? Ответ очевидный — водо-водяные реакторы требовали крупногабаритных корпусов и парогенераторов, работающих под высоким давлением и температурой. В то время только один завод в СССР, Ижорский, был способен выпускать подобные изделия, но в ограниченном количестве. Машиностроительный гигант в Волгодонске — Атоммаш — находился в стадии проектирования. А ядерные мощности были очень нужны, поскольку позволяли снизить использование в стране углеводородных ресурсов и максимально увеличить их продажу на экспорт. Это был основной источник долларовых поступлений в страну.

Реакторы РБМК не требовали таких корпусов. Сборка реакторов осуществлялась из металлоконструкций непосредственно на строительной площадке. И в этом было их очевидное преимущество, предопределившее их широкое распространение в СССР.

В то время мало кто задумывался, что это преимущество имеет обратную сторону. Заказ руководством страны был сделан. Минсредмаш стремился его выполнить как можно быстрее. Классический пример того, как экономические соображения возобладали над проблемами безопасности.

Перед тем как поговорить об этом более подробно, мы позволили себе некоторые воспоминания. При этом трудно будет обойтись без заметной доли техницизма, за что приносим свои извинения читателям. 

О реакторе РБМК-1000 

Трудно описать тот энтузиазм, с которым коллектив Чернобыльской АЭС трудился перед пуском ее первого энергоблока. Всех нас одолевала гордость за первенца ядерной энергетики Украины. Мы отдавали все свои силы и знания, сутками не покидали энергоблок, участвуя в пуско-наладочных операциях. Наконец — загрузка первой топливной сборки, первый выход реактора в критическое состояние, а затем и энергетический пуск, включение энергоблока в сеть. Для всех нас это был праздник.

И его мы делили с разработчиками реактора РБМК — никиэтовцами и курчатовцами. Все мы были заодно, дружно напевали модные тогда куплеты: «А пока, а пока ток дают РБМК».

Начались трудовые будни. И они стали преподносить не всегда приятные сюрпризы. Все чаще и чаще возникали большие и малые проблемы.

Первое, с чем пришлось столкнуться, — это трудности в управлении РБМК. Поле энерговыделения в реакторе «гуляло» постоянно. Старшему инженеру управления реактором (СИУР) приходилось выполнять десятки операций в минуту, чтобы не допустить опасного превышения предельной мощности топливных каналов. Это был нелегкий, очень напряженный труд. Уставали не только операторы, с завидным постоянством приходилось менять ключи управления, которые выходили из строя из-за частого их использования.

До нас доходили слухи, что на первенце РБМК-1000 на Ленинградской АЭС (а именно с нее началась история эксплуатации реакторов этого типа) у пульта управления реактором даже в стационарном режиме стояли два оператора — один не справлялся с регулированием поля энерговыделения. Вероятность локальных всплесков мощности была велика. Да и возникновение локальной критичности нельзя было исключить. Поэтому и пришлось «играть в четыре руки». Путем введения в реактор дополнительных поглотителей ситуацию удалось несколько смягчить. Но управление реактором оставалось сложным. Что мы и испытали на собственном опыте.

Ситуацию усугубил еще один сюрприз. Оказалось, что остановленный реактор не имеет надежного контроля плотности потока нейтронов. Система физического контроля распределения поля энерговыделения (СФКРЭ), использующая серебряные детекторы прямой зарядки, была недостаточно чувствительна. Она начинала давать устойчивые и достоверные показания только на мощности реактора в несколько сот мегаватт. Другая штатная система контроля — ионизационные камеры, расположенные вокруг активной зоны, в стояночном режиме глушилась мощным гамма-фоном. Вывод реактора на мощность после остановки проходил практически «вслепую». Не один раз, особенно на первых порах, выход на мощность шел с превышением допустимой скорости. Естественно, срабатывала соответствующая аварийная защита. Приходилось начинать все с начала.

Стало ясно, что реактор РБМК крайне чувствителен к ошибкам персонала. В соответствии с современными требованиями проект реакторной установки должен в обязательном порядке их учитывать. Но в то время, когда проектировался РБМК, роли оператора уделялось явно недостаточное внимание.

Уже во время первой кампании (до остановки энергоблока на первый плановый ремонт) мы столкнулись с рядом других трудностей. Ненадежными оказались запорно-регулирующие клапаны (ЗРК), установленные на подаче воды в технологические каналы. К концу кампании их отказало более десятка. Та же картина имела место с устройствами измерения канального расхода воды. Фактически эксплуатация реакторной установки проходила без достоверной информации о надежности охлаждения большого числа технологических каналов. Но Регламент эксплуатации допускал подобную ситуацию. Иначе реактор был бы постоянно в ремонте.

Проблема регулирования расхода охлаждающей воды в реакторах РБМК до сих пор остается дискуссионной темой. В принципе, неплохо обладать возможностью регулировать расход воды по каждому технологическому каналу. Особенно с учетом того, что они могут быть загружены либо топливными сборками, либо дополнительными поглотителями, либо оставаться без загрузки. В каждом из этих случаев требуется свой расход охлаждающей воды.

С другой стороны, наличие ненадежных канальных регулирующих клапанов и расходомеров снижает надежность охлаждения реактора. Особенно опасны многократные манипуляции для регулирования расхода воды в каналах, которые повышают вероятность ошибки персонала. Что и подтвердила практика: в 1982 году на Чернобыльской АЭС энергоблок № 1 был выведен на мощность при закрытом ЗРК одного из технологических каналов. Находящаяся в нем топливная сборка была разрушена. Такая же авария произошла на Ленинградской АЭС в 1992 году. Все это подтверждает, что реактор РБМК-1000 так, как он был задуман и реализован в 70-х годах прошлого столетия, оказался недопустимо чувствителен к ошибкам персонала.

В первый планово-предупредительный ремонт нас ждал еще один сюрприз. Следовало изменить конструкцию сепарационных устройств внутри барабанов-сепараторов. Вызвано это было необходимостью обеспечения гидродинамической стабильности контура охлаждения реактора и снижения влажности направляемого в турбины пара. Это была сумасшедшая работа в крайне стесненных условиях и сложной радиационной обстановке внутри барабанов-сепараторов.

Были другие сюрпризы. Это и проблемы коррозии пароводяных коммуникаций, и потеря герметичности переходников от циркониевой к стальной части технологических каналов. Массовая замена по этой причине большого количества каналов привела к длительным простоям первых двух энергоблоков.

Необходимо вспомнить еще один весьма характерный факт. Разработчики реакторной установки не включили в ее проект защиту от прекращения подачи питательной воды. Ситуация была достаточно серьезной, особенно для РБМК-1000 первого поколения, у которых возможности аварийного охлаждения реактора были ограничены. Главный инспектор по ядерной безопасности Минсредмаша запретил работу АЭС с реакторами РБМК на полной мощности до введения такой защиты. Но создатели реактора и проектанты запросили на его разработку непомерно большой срок. Пришлось собственными силами создавать проект защиты «стоп питательная вода». После длительных проволочек проект был утвержден и реализован. Проводить испытания режима прекращения подачи питательной воды выпало Чернобыльской АЭС. Мы долго к ним готовились, вдумывались в каждый шаг, в каждое действие операторов, анализировали реакцию на них реакторной установки и другого оборудования. В конечном итоге испытания состоялись и защита была введена в действие.

Перечень вышеуказанных сюрпризов можно было бы продолжить. Еще больше о них могли бы рассказать эксплуатационники Ленинградской АЭС, головной энергоблок которой фактически был превращен в испытательный полигон.

Постепенно стали вызревать серьезные вопросы. Почему эксплуатация энергоблоков с реакторами РБМК была сопряжена с постоянными усовершенствованиями, реконструкциями, исправлениями допущенных их разработчиками ошибок? А их было много, недопустимо много. Почему энергетические установки, призванные вырабатывать электроэнергию по жестким плановым заданиям, превратили, по сути, в экспериментальные полигоны? Почему была проигнорирована стадия прототипа малой мощности, на котором можно было бы в относительно безопасных условиях накапливать эксплуатационный опыт и проводить необходимые эксперименты и испытания?

К сожалению, РБМК поспешно, без должной доработки были переданы в промышленную эксплуатацию. А ведь у них были недостатки, которые делают небезосновательными утверждения о том, что реакторы этого типа вообще не имели права на существование.

В первую очередь это касается недопустимо большого положительного парового (пустотного) эффекта реактивности, превышающего эффективную долю запаздывающих нейтронов βэфф. Запаздывающих нейтронов в общем балансе нейтронов менее одного процента. Но именно их наличие делает возможным управление ядерным реактором и существование ядерной энергетики. Если в реактор вносится положительная реактивность, превышающая βэфф, он попадает в зону неуправляемого разгона на мгновенных нейтронах. Страшнее ситуации не бывает. Чернобыльская трагедия тому пример.

Осушение или потеря воды в охлаждающих контурах РБМК- 1000 вносит значительную положительную реактивность. Потеря охлаждающего теплоносителя — это опасность для любого ядерного реактора. А тут она сопровождается еще и угрозой неуправляемого разгона на мгновенных нейтронах.

У энергоблоков с реакторами РБМК-1000 нет защитной оболочки — важнейшего элемента глубоко эшелонированной защиты, регламентируемой нормативными документами. Ситуация усугубляется тем, что графитовый замедлитель при работе энергоблока на номинальной мощности имеет температуру более 700 °С, а вода, охлаждающая топливные сборки, — 270 °С. При повреждении технологических каналов вода, попадая в графитовую кладку, мгновенно испаряется, что приводит к резкому увеличению давления (паровой взрыв) в реакторном пространстве. Для РБМК-1000 первого поколения достаточно одновременного разрыва трех технологических каналов, чтобы верхняя плита реактора оказалась там, где она до сих пор находится в объекте «Укрытие».

Конструкторы утверждают, что для РБМК-1000 нового поколения отрыв верхней плиты реактора происходит при одновременном разрушении девяти технологических каналов. Это надо было бы подтвердить на испытательных стендах. На каждом групповом коллекторе «сидит» более четырех десятков технологических каналов. Разрыв любого из таких коллекторов может опять-таки закончиться катастрофой.

Принципиальным недостатком реакторов РБМК является ограниченный эксплуатационный ресурс технологических каналов.

В совокупности с эффектом радиационного распухания графитового замедлителя это приводит к тому, что по крайней мере один раз в течение проектного срока службы реактора надо полностью менять технологические каналы. А их около 1700 штук. Операция замены каналов отработана и многократно использовалась на практике. Но это весьма дорогостоящая операция, что ставит под сомнение экономическую целесообразность ее осуществления. Кроме того, резко вырастает радиационная нагрузка на обслуживающий персонал. Да и объем радиоактивных отходов тоже растет.

Следует признать ошибкой объединение под одной крышей реакторных отделений спаренных энергоблоков. Авария на любом из них приводит к созданию аварийной ситуации на соседнем энергоблоке, что и подтвердила чернобыльская авария.

И наконец положительный выбег реактивности при вводе стержней управления и защиты в активную зону РБМК. Это именно тот эффект, который дал старт катастрофическому сценарию развития событий на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС.

Вспоминает Г. Копчинский. В конце 1978 года или начале 1979 года (точно не помню, но я уже исполнял обязанности заместителя главного инженера по эксплуатации) из-за отказа турбины остановился первый энергоблок. При разборе причин аварийного останова было обнаружено, что практически одновременно с соответствующей технологической защитой сработала защита реактора по превышению мощности. Как заметил В.К. Бронников, тогда начальник цеха наладки, теплофизических причин для срабатывания этой защиты не было.

Нашел причину начальник физической лаборатории А.Л. Гобов. Дело в том, что длина поглощающей части стержней управления и защиты была примерно на метр меньше высоты активной зоны реактора, где размещается ядерное топливо. При полностью погруженных в зону стержнях на их торцах оставались столбы воды высотой около полуметра. Но вода относительно сильно поглощает нейтроны, что приводило к дополнительным затратам ядерного топлива. Конструктор решил на торцах стержней управления и защиты расположить графитовые вытеснители, которые слабо поглощают нейтроны. Как следствие, при вводе стержней в активную зону первыми в ней оказываются именно графитовые вытеснители, замещая поглотитель нейтронов — воду, вводя таким образом положительную реактивность. Образно говоря, нажатие на педаль тормоза не останавливало автомобиль, а, наоборот, его разгоняло.

А.Л. Гобов рассказал мне о своих выводах. К сожалению, я тогда не придал им должного значения, не поднял «шум на всю деревню».  В этом моя вина. Слишком велико было доверие к разработчикам реактора. И хотя последующие события показали, что и после «шума» мало что менялось, воспоминания об этой ситуации   не дают мне покоя до сих пор. 

Указанный эффект позднее был подтвержден при физических пусках энергоблоков № 1 Игналинской АЭС и № 4 Чернобыльской АЭС. В 1983 году В.А. Сидоренко, в то время директор отделения Курчатовского института, замечательный во всех отношениях человек, один из пионеров развития во- до-водяных энергетических реакторов в СССР, обратился к руководству НИКИЭТ с тревожным письмом. Он указал на чрезвычайную опасность положительного выбега реактивности при вводе в активную зону РМБК стержней управления и защиты. Ответ главного конструктора был обтекаемый: да, этот эффект известен, разрабатываем, принимаем меры и т.п. Увы, никаких мер принято не было. Письмо было направлено на все АЭС, но оперативный персонал с ним ознакомлен не был. Никаких изменений в технологический регламент главный конструктор не внес. Опасность этого эффекта и режимы, в которых он себя может проявить, не были осознаны. И только после аварии 1986 года конструкция стержней управления и защиты была незамедлительно изменена.

В проекте РБМК были предусмотрены, помимо прочих, укороченные стержни-поглотители (УСП), которые вводились в реактор снизу и предназначались для управления полем энерговыделения в нижней части реактора. Специалисты Курской АЭС предложили внедрить автоматический ввод этих стержней в активную зону по сигналам аварийной защиты. Это предотвращало всплеск мощности в нижней части активной зоны и ускоряло сброс мощности реактора. Главный конструктор поддержал это предложение. Внедрено оно было и на Чернобыльской АЭС. Но на каждом энергоблоке автоматический ввод стержней УСП внедрялся на основании отдельного технического решения, согласование которого с главным конструктором тянулось месяцами. Решение по энергоблоку № 4 также находилось на согласовании. И должно было быть реализовано во время ремонта, на который энергоблок № 4 останавливался 26 апреля. Анализ, выполненный после аварии, показал, что если бы стержни УСП пошли в зону после нажатия кнопки «АЗ-5», трагедии не было бы.

Почему же очевидное решение не было доведено до стадии проектной документации? Почему разработчики реактора каждый раз медлили с оформлением решений?

Вспоминает Г. Копчинский. В начале 1983 года меня перевели со Смоленской АЭС в сектор ядерной энергетики аппарата ЦК КПСС. Первое, что было мне поручено, — подготовка записки о недостатках РБМК. Этот документ начал готовить еще мой предшественник — Г.А. Шашарин.

Документ был подготовлен и направлен в Межведомственный научно-технический совет по ядерной энергетике при Минсредмаше. В его первоначальный вариант вошли все проблемы, о которых шла речь выше. К сожалению, в окончательную редакцию не попали вопросы парового эффекта реактивности и конструкции стержней управления и защиты. Руководство Отдела исключило их, посчитав «излишним техницизмом». Как будто бы все остальное не было «техницизмом».

Я присутствовал на заседании совета, на котором обсуждался этот документ. Вел его А.П. Александров. Был и министр Е.П.Славский. Меня поразила крайняя степень раздражения, которая сопровождала его реплики. Не имея аргументов против того, что было отмечено в документе, министр гневно клеймил его авторов. Складывалось впечатление, что его возмущает не столько критика РБМК, сколько то, что кто-то посмел залезть в его епархию и позволил себе что-то там критиковать. В дальнейшем я убедился, что это первое впечатление было правильным. Что касается существа вопроса, то МВТС отметил справедливость критики и дал поручение соответствующим институтам разработать меры по устранению отмеченных недостатков. Однако решение совета носило размытый, неконкретный характер. По сути, была утеряна возможность серьезного разговора о реакторах этого типа.

В 1984 году была начата подготовка большого постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР по безопасности ядерной энергетики. Были организованы поездки групп экспертов на все действующие АЭС страны. В эту работу были включены ведущие организации ядерно-энергетического комплекса, его лучший интеллектуальный потенциал. Обобщение экспертных заключений было поручено Государственному комитету СССР по науке и технике. Мы, сотрудники сектора ядерной энергетики, готовили проект по- становления и очень рассчитывали на то, что его принятие даст большой позитивный импульс.

Госкомитет по науке и технике создал несколько секций, на которых рассматривались проблемы безопасности энергетических реакторов различных типов. Секция водо-водяных реакторов завершила свою работу достаточно оперативно. Иная ситуация была в секции РБМК, в которой развернулись жаркие дискуссии. Я не принимал участия в работе этой секции, но владел информацией о том, что там происходило. Возглавлял ее заместитель министра энергетики Г.А. Шашарин, специалист высочайшего класса, который принимал участие в пуске и эксплуатации первой в мире Обнинской АЭС, а затем работал главным инженером Белоярской АЭС. Секция под его руководством стремилась дать объективное заключение о характеристиках РБМК. В конечном итоге она дала добро на продолжение эксплуатации РБМК при условии выполнения их модернизации. Однако эта модернизация безнадежно затянулась. Был утерян еще один шанс предотвратить катастрофу.

Постановление было выпущено, но его выполнение оставляло желать лучшего. Я часто задумывался: почему так происходит, почему благие пожелания так далеки от их реального воплощения?

Сложившаяся в СССР система управления была основана на приказе и его неукоснительном исполнении. Позитивный эффект достигался только тогда, когда приказ был своевременным и правильным по сути, а исполнитель имел реальные возможности, профессиональные навыки и четкий план действий. Если этот баланс соблюдался, достижения были безусловными. Но так было далеко не всегда. Очень многое зависело не только от объективных, но и от субъективных факторов, от профессионализма и исполнительской дисциплины того или иного чиновника. А нерадивых деятелей было немало. Причем, как правило, эти люди умели ловко уходить от ответственности за дымовой завесой идеологического словоблудия и партийной активности. Как результат, срывались многие планы, не выполнялись постановления и решения.

Можно придумать много полезных и нужных постановлений, но если они не обеспечены необходимыми ресурсами, надеяться на эффективное их выполнение бесполезно. Мы очень плохо считали деньги. Да и Госплан, и Минфин СССР далеко не всегда были нашими союзниками.

В 1990 году была предпринята еще одна попытка кардинального решения вопроса о действующих энергоблоках РБМК. Ранее было принято решение об отказе от строительства новых энергоблоков этого типа. Но повышенный риск эксплуатации действующих АЭС с реакторами РБМК оставался.

Отделом Совета Министров СССР по ядерной энергетике и Госатомэнергонадзором СССР была подготовлена записка, в соответствии с которой предлагалось прекратить эксплуатацию реакторов РБМК-1000 первого поколения. Все остальные энергоблоки этого типа эксплуатировать только до момента исчерпания ресурса технологических каналов.

Л.Д. Рябев, который сменил на посту председателя бюро по топливно-энергетическому комплексу Б.Е. Щербину, ушедшего на пенсию, решил обсудить вопрос на расширенном совещании специалистов. Реакция большинства из них была сдержанной. Потеря после чернобыльской аварии строящихся АЭС была существенным ударом для экономики страны. Предложение остановить несколько действующих энергоблоков не вызвало энтузиазма. Совещание закончилось безрезультатно. В 2000 году была остановлена Чернобыльская АЭС. В 2009 году, в соответствии с соглашением о присоединении

Литвы к Европейскому союзу, была остановлена Игналинская АЭС. В работе остаются только российские энергоблоки с реакторами РБМК-1000 на Ленинградской, Смоленской и Курской АЭС. За годы, прошедшие после аварии на Чернобыльской АЭС, выполнен, без преувеличения, огромный объем работ по модернизации и реконструкции АЭС с реакторами РБМК. Правительству России, и никому другому, решать их судьбу. Но мы глубоко убеждены, что их эксплуатация сопряжена с повышенным риском не только для российской, но и для мировой ядерной энергетики. Надеемся, что наши опасения не оправдаются.

Доклад Госатомэнергонадзора СССР 

Вспоминает Г. Копчинский. В 1990-х годах появилось много публикаций о бездеятельности и даже малограмотности чиновников аппаратов ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Подобные заявления далеки от истины. По крайней мере, за недолгое время своего существования сектор ядерной энергетики сделал немало в области безопасности АЭС. Безусловной его заслугой является образование в 1984 году Госатомэнергонадзора СССР.

Будучи одним из пионеров ядерной энергетики, СССР не имел независимого государственного органа, регулирующего и контролирующего ее безопасность. В этом мы недопустимо отстали от западных стран. Нарушался один из базовых принципов обеспечения безопасности АЭС — разделение функций ответственности за создание и эксплуатацию ядерных установок и надзора (регулирования) их безопасности. Функции контроля ядерной безопасности выполняло одно из подразделений Минсредмаша. По сути это был ведомственный надзор.

Сектор ядерной энергетики подготовил необходимые организационные документы. Очевидное по своей важности предложение встретило яростное сопротивление Минсредмаша. Е.П. Славский метал громы и молнии. Но руководство ЦК КПСС поддержало нашу позицию. Комитет во главе с Е.В. Куловым был создан. Началось его нелегкое становление.

Показательно, что после образования Комитета Е.П. лавский пригласил к себе его руководящий состав. Присутствовал на этом собрании и я. Было оно очень недолгим. Министр выступил с речью, смысл которой можно передать словами: «Вас у меня украли, но ни- куда вы от Минсредмаша не денетесь».

После аварии было принято решение о смене руководите-   ля Госатомэнергонадзора. Им стал директор Белоярской АЭС В.М. Малышев. В 1987 году одним из его заместителей был назначен Н.А. Штейнберг. Именно он обратил внимание на то, что отсутствует официальная позиция Государственного надзорного органа ядерной безопасности о причинах аварии.

Вспоминает Н. Штейнберг. Результаты расследования правительственной комиссией причин аварии на 4-м энергоблоке были засекречены и не доводились до сведения персонала Чернобыльской АЭС. Мы продолжали жить в неведении о причинах аварии. Но по содержанию мероприятий, которые предстояло внедрить для повышения безопасности энергоблоков с реакторами РБМК, мы понимали, что произошло.

Осенью стало известно о совещании  в  МАГАТЭ. Говорили, что в Вене все согласились, что виноват персонал. Но мало ли что говорят за границей. Это политика.

Для основной массы сотрудников АЭС понятие МАГАТЭ тогда было абсолютно абстрактным. Мы понятия не имели о целях и полномочиях этой организации, а тем более о ее публикациях по безопасности. С ними мне удалось познакомиться уже в должности заместителя председателя Госатомэнергонадзора СССР. Первая мысль после знакомства с этими документами была: «Почему мы, работавшие на АЭС, были недостойны того, чтобы нас знакомили с принятыми в мире подходами к безопасности АЭС? Чего боялись?» Стало ясно, насколько наши взгляды были далеки от философии безопасности, сформировавшейся в мировой ядерной энергетике. Пришло понимание того, что безопасность — это, образно говоря, не просто каска на голове. Это что-то большее, это философия, образ жизни.

Знакомство с докладом: «Авария на Чернобыльской АЭС и ее по-

следствия.  Информация, подготовленная для совещания экспертов МАГАТЭ (25–29 августа 1986 г., Вена)», который был представлен СССР в августе 1986 года, вызвало шок — это был шедевр фальсификации и лжи. Действия персонала в соответствии с Регламентом были преподнесены всему миру как его нарушения. Ограничения Регламента, которые были введены после аварии, представлялись как действующие до аварии. Да, был указан ряд ошибок и нарушений, допущенных персоналом, но они не влияли на развитие и масштаб аварии. Забыли в докладе о роковом дефекте стержней управления и защиты, который стал спусковым крючком аварии. Миру преподнесли беспардонную ложь: прекрасный реактор, но персонал совершил ошибочные действия и взорвал его. Стало ясно, почему ни нам, ни другим АЭС не сообщили правду о результатах расследования. На АЭС народ грамотный, того и гляди разберутся, где правда и где ложь. Поэтому для внутреннего потребления, секретно. А для наружного употребления: все у нас хорошо, и реактор хороший, и вообще советская техника — лучшая в мире.

И сегодня, спустя много лет, не могу понять: зачем было лгать?

Неужели было непонятно, что в мире хватит специалистов, чтобы на основе представленной в МАГАТЭ информации (описания, схемы, отдельные чертежи) провести собственные расчеты и понять, что же произошло на самом деле? Неужели было непонятно, что эта ложь обернется против ее авторов и на многие годы квалификация советских специалистов в ядерной области будет поставлена под сомнение?

Ради спасения своего имиджа, защиты своего авторитета главный конструктор, ведомый Минсредмашем, выставил единственным виновником аварии персонал. Интересы этих людей совпали с интересами политического руководства страны, хотя оно прекрасно знало истину. Жертвы были определены.

Я обсудил проблему с председателем Комитета В.М.Малышевым. Объяснил свою позицию: «Прошло два года. Официальные документы о причинах аварии противоречивы. Специалисты разных стран, используя информацию, которую СССР представил в МАГАТЭ в 1986 году, произвели собственные расчеты, которые не подтверждают официальный советский сценарий аварии. В дополнительных материалах, переданных нашей страной в МАГАТЭ осенью 1987 года, появился абзац о наличии концевого эффекта стержней СУЗ, который мог привести к вводу положительной реактивности. Однако дух и содержание доклада сохранились. Это вызывает негативные эмоции в ядерном сообществе в отношении полноты и качества расследования аварии и достаточности мер по повышению безопасности РБМК. Мир может высказать мнение о необходимости остановки всех АЭС с реакторами РБМК (так оно и случилось!). Многие задаются вопросом: почему не провел собственного расследования орган ядерного надзора СССР, какова его роль в обеспечении безопасности и что изменилось после аварии?»

Не думаю, что Малышев и я тогда хорошо понимали, куда мы выйдем с нашим расследованием. Но председатель стремился создать эффективную систему обеспечения ядерной безопасности в стране и чрезвычайно болезненно относился к авторитету Комитета. И он дал добро.

Сформировать команду не составило труда. Это были сотрудники центрального аппарата Госатомэнергонадзора и его научно-технического центра (НТЦ). Основная ударная сила — специалисты, ранее работавшие на Чернобыльской АЭС, выбывшие со станции по состоянию здоровья. Многие из них к тому времени работали в юго-западном округе нашего комитета и в от- деле НТЦ в г. Киеве. Нас поддерживали некоторые сотрудники Курчатовского института, Института ядерных исследований АН УССР, специалисты ВНИИАЭС и ФЭИ. В подборе команды не ошиблись. Но сопротивление, которое мы встретили со стороны Минатомэнерго СССР и главного конструктора, затянуло нашу работу. Расследование шло два года, а не год, как я обещал Малышеву. Собственно, он и не торопил. Он просил одного: объективность и качество расследования не должны быть постав- лены под сомнение.

Очень большую поддержку оказывал Г.А.Копчинский, прежде всего как специалист, один из немногих, кто действительно хорошо и глубоко понимал РБМК. Он предотвратил многие мои эмоциональные поступки, которые могли похоронить расследование, понимал, против какого монстра мы шли. В период расследования произошло наше сближение, одним из последствий которого и является эта книга.

В это время инженер-инспектор Госатомэнергонадзора СССР на Курской АЭС А.А. Ядрихинский готовил работу «Авария на 4-м блоке Чернобыльской АЭС и ядерная безопасность реакторов РБМК». Договорились, что, как только он завершит работу, рассмотрим ее результаты на заседании секции № 2 Научно-технического совета Госатомэнергонадзора, которой я руководил. В середине июля 1989 года работа А.А. Ядрихинского была направлена на отзыв в НИКИЭТ, ИАЭ им. И.В. Курчатова, ВНИИАЭС, ВНИПИЭТ, МоАЭП, ФЭИ. Отзывы шли долго. Главный конструктор реактора испытывал наше терпение более полугода. Но поняв наконец, что остановить нас уже не удастся, за два дня до проведения НТС отзыв прислал.

В решении секции НТС, заседание которой состоялось

15.02.1990 года, мы отметили, что Госатомэнергонадзор  СССР не предпринял исчерпывающих мер, обязывающих Минатомэнерго СССР и Минсредмаш СССР провести объективное расследование причин аварии на 4-м блоке Чернобыльской АЭС. С другой стороны, не провел самостоятельного расследования, чем невольно содействовал отсутствию объективного отчета о научно-технических и организационных причинах и обстоятельствах аварии.

Секция НТС рекомендовала организовать Комиссию для проведения исследования причин и обстоятельств аварии на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС.  Одна рекомендация была совершенно новой в практике советской ядерной энергетики: «Выводы по результатам работы комиссии Госпроматомнадзора СССР1 опубликовать для ознакомления общественности».

21 февраля 1990 года В.М. Малышев издает приказ № 11 «О создании комиссии по дополнительному анализу причин и обстоятельств аварии на 4-м блоке Чернобыльской АЭС 26.04.86». Перед комиссией была поставлена задача: «сосредоточить свое внимание на из- учении вопросов соответствия проекта реактора РБМК 4-го блока Чернобыльской АЭС требованиям действующих к моменту утверждения технического проекта II очереди ЧАЭС норм и правил

1 Госатомэнергонадзор в 1989 году был преобразован в Госпроматомнадзор СССР. Далее по тексту мы будем использовать первое наименование комитета по безопасности; качестве   эксплуатационной   документации и оценке действий персонала».

В работе комиссии и подготовке итогового доклада мы были предельно аккуратны, много раз проверяли и перепроверяли информацию, которую находили сами или которую нам передавали сотрудники различных организаций, иногда вопреки желанию своего руководства. Среднее и низовое звено специалистов (по иерархии, а не по знаниям и опыту) многих организаций, имевших отношение к созданию РБМК или расследованию причин и обстоятельств аварии, хотело участвовать в формировании полной и объективной информации о причинах и обстоятельствах аварии. Прежде всего для того, чтобы исключить в будущем возможность повторения аварий даже меньшего масштаба. Это были действительно преданные ядерной энергетике люди, понимающие, что ядерная энергетика имеет будущее только при гарантии ее безопасности.

Решение секции № 2 НТС Госатомэнергонадзора СССР от 15.02.90 не получило никаких ограничительных грифов («для служебного пользования» или «секретно»). Содержание решения быстро стало известно, в том числе тем организациям, которые не хотели озвучивания правды об аварии. Более того, информация о сути решения вышла за границу и разошлась по профессиональным изданиям мира.

Примерно в это же время японская газета «Асахи Симбун» в номере от 17.07.90 привела слова директора ВНИИАЭС А.А. Абагяна, дававшего в 1986 году на специальной сессии МАГАТЭ пояснения по поводу причин катастрофы. На вопрос корреспондента «Асахи Симбун» он ответил: «Первопричиной аварии были физические особенности реактора, ошибки пер- сонала играли второстепенную роль». В номере этой же газеты от 31.08.90 А.А. Абагян продолжает: «Я сразу после аварии понял, что она так или иначе связана с конструкцией стержней СУЗ. Но в то время другие советские ученые не поддерживали эту точку зрения. Поэтому я не мог изложить ее МАГАТЭ». В заключение Абагян отметил: «Причины аварии были нами поняты почти сразу после аварии, но тогда о них говорили только представители моего института, ВНИАЭС».

Объективности ради надо отметить, что, пожалуй, первым уже через сутки после аварии на ее причину — положительный выбег реактивности при вводе стержней управления и защиты в активную зону реактора — указал начальник отдела Курчатовского института А.К. Калугин.

Вспоминает Н. Штейнберг. Во время работы комиссии у меня установилась интенсивная переписка с А.С.Дятловым. Мы проработали вместе почти 10 лет. У нас не было дружеских отношений в силу большой разницы в возрасте и из-за разного отношения к людям. Он был, на мой взгляд, излишне властным, иногда грубым, особенно с теми, кто уступал ему в силе характера. Он умел заставить человека учиться, но не очень любил учить. Он был интересен в компании, но всегда сохранял дистанцию, любил демонстрировать свое интеллектуальное превосходство. И делал это иногда в обидной для партнера форме. Но он был профессионалом высокой пробы, человеком широкого кругозора, любил литературу. И сегодня считаю, что в области реакторной физики и технологии он был одним из ведущих специалистов, и не только на Чернобыльской АЭС. Он иногда бросал фразы о том, что РБМК непознаваем. Для нас, молодых, это было удивительно. Мы думали, что уж Дятлов все знает.

При подготовке доклада Дятлов помог лучше понять некоторые моменты, особенно в процессе подготовки и проведения испытаний. Но был один вопрос, в котором мы не нашли общего языка. Дятлов занимал абсолютно жесткую позицию в том, что персонал электростанции не имеет к аварии никакого отношения. Я занимал и занимаю другую позицию. Оперативный персонал не может быть в стороне от того, что происходит на объекте. Другой вопрос: виновен ли он?

Окончательная версия доклада была подписана 4 января 1991 и направлена в Бюро СМ СССР по ТЭК, Минатомэнергопром СССР, Государственную комиссию СМ СССР по чрезвычайным событиям, а также в региональные органы Комитета.

Содержание доклада противоречило официальной позиции СССР, изложенной в 1986 году. Л.Д.Рябев, председатель Бюро СМ СССР по ТЭК, заместитель председателя СМ СССР, дал поручение Минатомэнергопрому, Госпроматомэнергонадзору, Академии наук и Государственному комитету по науке и технике выполнить дополнительный научно-технический анализ причин и обстоятельств аварии на Чернобыльской АЭС и разработать, при необходимости, комплекс мер по повышению безопасности атомных станций. Совместный доклад надо было представить правительству СССР.

Состав комиссии по подготовке доклада был сформирован быстро. Решили подготовить сначала материалы на международную конференцию по проблемам ядерной энергетики, которая должна была состояться в апреле или мае 1991 года в Париже. А затем, на их основе, подготовить согласованный доклад для правительства. Координатором был назначен Л.А.Большов, директор только что созданного Института безопасного развития атомной энергетики АН СССР. Все согласились, что это наиболее нейтральная организация для подготовки совместного доклада. Но очень скоро стало ясно, что под давлением главного конструктора суть доклада стала смещаться к позиции СССР, которая была представлена в 1986 году. Другого трудно было ожидать, поскольку членами комиссии, за небольшим исключением, были авторы доклада 1986 года. С согласия В.М. Малышева представители Госатомэнергонадзора Н.А.Штейнберг и В.А.Петров вышли из состава комиссии.

С докладом в правительство вышла заминка. Вариант, выполненный на основе доклада, представленного в Париж, В.М.Малышев подписать отказался. Затем начались августовские события, закончившиеся развалом СССР. Появился ли итоговый доклад в правительстве, неизвестно. Впрочем, если и появился, то в это время он уже не мог на что-то повлиять.

Окончание следует