Поток внешних объектов познания привел к отходу всего
познания на второй план, часто в очевидное небытие". [1]. Михаил Бахтин («Проблемы поэтики
Достоевского») сожалеет, что в области художественного познания не используются
принципы, принятые в естественных науках, в то время как: "
Научное сознание современного человека
научилось ориентироваться в сложных условиях «
вероятностной вселенной», не смущается никакими
"неопределенностями", а умеет их учитывать и рассчитывать. Этому
сознанию давно стал привычен эйнштейновский мир с его множественностью систем
отсчета и т.п.". В 20-м веке художники, люди искусства совершали
смелые вторжения в сферы математики, физики, логики. Поль Валери считал число
высшей формой интуиции, а поэзию – родственницей математики. Он уже в 1927
году, через два года после революций Гейзенберга и Шрёдингера, принял идеи
квантовой физики. [2].
За два с половиной
тысячелетия Европы немало значительных художников в свои творения включили
принципы и понятия современных им наук.
Лукреций Кар, Данте Алигьери, Уильям Блейк, Вольфганг Гете…. Творческая высота
большого художника, особенно в наше время, в еще большей степени, чем это было
прежде, принимает влияние математического мышления, ошеломляющих идей
естествознания. Простите за пафос, но меня, посвятившего свою жизнь технике,
точным наукам, глубоко очаровывает искусство во всех его проявлениях. Музыка,
живопись, танец, поэзия... Я всегда верил, что искусство и точные науки дополняют
и обогащают друг друга – это единое целое. Наука без искусства – тупой
инструмент без цели и творчества. Развитие возможно только в условиях их
взаимосвязи. К бытию, пространству и Космосу первыми прикасаются люди
искусства, они являются первопроходцами, и лишь потом приходят люди науки.
Поиск Истины и Красоты столь
органичен разуму, что нет сомнения в проявлении этого «естественнонаучного
аспекта» интеллекта у одаренного мастера, даже не знающего формальностей языка точных
наук. Разве «точное», «истинное», «совершенное», «красивое» не одни и те же
смыслы для художника и математика?
Бродский в этом смысле
является ярким примером. Он не просто интересовался, но был в курсе математически
ориентированной культуры мира физиков
и математиков. Придирчивый читатель воскликнет: «Ну, вот, у Тайца опять Бродский
или Эйнштейн. Так можно сказать про любого поэта, музыканта и даже бухгалтера».
И он будет прав, ибо математикой пронизана вся наша жизнь. Однако, я о поэзии. У
Бродского она наглядно демонстрирует взаимосвязь с наукой. Специфический для квантово-релятивистской
эпохи стиль восприятия был ему близок и явственным образом отражен в творениях,
в его видении мира и поэтическом языке. Прочувствуйте, например, ритмы, символы
и отношение к времени в его «Большой элегии Джону Донну».
В интервью известному
журналисту (Свен Биркетс) (3), поэт сообщает: «Меня занимает, прежде всего, природа Времени. Мне интересно Время само
по себе. И что оно делает с человеком. В рациональное верю постольку, поскольку
оно способно подвести к иррациональному…». «Язык – начало начал. Мы видим все как проявление времени». «Явленное
и существующее, Явь и Сущее – имена Времени».
Во всем, что делал
Бродский, видно стремление к логике и математическому представлению. И не
только потому, что они «точные», но и за их принципиально недвусмысленную,
контролируемую ответственность. И, хотя правда
и истина – не всегда одно и то же, они в той или иной форме присутствуют в
любом искусстве, если оно таковым является. Бродский не скрывает своего притяжения
к точности в «культуре» творения стиха. «Стихо-Творения». ("Можно
утверждать, что любая реальность стремится к состоянию стихотворения хотя бы
ради экономии"- Бродский). Не смейтесь! Поиск «стихо-творного» решения,
гармонизация смысла, ритма, размера, согласования словесных блоков, по сути, «не
смахивает», а является разновидностью математического процесса. «Творение». Создание,
(сотворение) осмысленной стихотворной фразы (обобщение, символизм, представление
в общем виде) – та же алгебра. Образы, впечатления, представленные стихотворным
текстом во много раз эффектней и доступней не в цепочке слов, а в строгой матрице
строчек и столбцов, каковым отображен стихотворный стиль Бродского.
«Математичностью» показательна
речь Бродского при получении Нобелевской премии в Шведской Королевской Академии.
(Это не Нобелевская лекция, но непременная предшествующая часть ритуала. [3]). Поэт, отмеченный высшей, предельно значимой
оценкой, не может не выразить благодарность возвышенно в прямом и переносном
смысле. «Благодарственное слово» содержит 400 слов. Более четверти соотносимы с
понятиями точных наук – оптики, геометрии, геофизики. Речь начата понятиями «евклидовой»,
а завершена образами из «неевклидовой» геометрии. Видано ли, чтобы литератор,
обязанный сконцентрировать немногими словами самое важное, возведшее его на
трибуну, нисходит (возвышается!) до геометрии, алгебры, чисел!
"... Я родился и вырос на другом берегу Балтики,
практически на ее противоположной серой шелестящей странице...".
"Видишь голубую полоску земли? – Это Швеция ... поскольку угол был не тот,
поскольку по законам оптики человеческий глаз может охватить в открытом пространстве
только двадцать миль. Пространство, однако, открытым не было".
Далее, королевская чета, члены
Шведской Академии слышат:
"Тем не
менее, мне приятно думать, леди и джентльмены, что мы дышали одинаковым
воздухом.... В зависимости от ветра облака, которые мы видели в окне, видели вы
и наоборот. Мне приятно думать, что у нас было что-то общее до того, как мы
сошлись в этом зале".
"Пространство открытым
не было". Через окно, а не "на берегу пустынных волн" наблюдал
облака Бродский (тема "наблюдатель" или эвфемизм понятия «окна» исключительна в его поэзии). Но, как же быть с упомянутым
20-мильным пределом зрению вдоль горизонта? До другого берега 600-700 км!
Облака, носимые ветром, если и долетят, то неузнаваемо изменятся, исчезнут,
будут другими, не "теми же".
Но слова Бродского "облака, которые я видел в окне, видели вы и
наоборот" подразумевают именно те же облака! И это реальность. Это правда.
Высоты обычной для Балтики облачности 4-6 км, не говоря о перистых, 10-12 км.
Бродский любил геометрию. Известную в
геофизике формулу предела видимости предметов, возвышенных над горизонтом, он
мог вывести и сам. Обычные балтийские облака могут быть видны на расстоянии 300-400
км (600-800 км на обе стороны), т.е. одновременно со стороны шведского и советского
берега. Было бы абсурдно говорить о смысле и значении этого, не поддающегося
запрету, доступного ленинградцу «геофизического» общения с образцовой «капстраной».
В противовес обращению к противоположной «московской» дали, те же 600-700 км. разделения
не «свободной стихией», не дремучим лесом, но тощими колхозными полями. Представляете,
как это для него важно, если из 55 строк текста речи в Шведской Королевской
Академии, первые 15 (!) и последние 4 (!) отданы чисто геофизическому феномену.
Неожиданно и удивительно заключение Речи: «Для
человека моей профессии представление, что прямая линия – кратчайшее расстояние
между двумя точками, давно утратило свою привлекательность». Это Вызывающее, «революционное» утверждение в
заключительном слове (!) на «пике вершины мирового полюса» интеллектуалов – обдуманный
акт декларации «неэвклидовости» творческой установки поэта.
И еще раз об элементе
фундаментальности «математики» в его поэзии. «Стихосчисление» Бродского, его Небеса, Облака,
Океан, Ветер, Мгла, Снег… вымеряны десятками шагов в «коридорно-полутора-комнатной»
узости. Сотнями во дворах, где «выплюнуто
вчерась», тысячами у побитых германскими осколками Кошек у Академии. И уж,
если искать «отверстия в броне небытия»,
то начинать отсюда. В Питерской мгле и граните отверстия, за которые «не ждешь спасибо». Здесь в зыблемой непроницаемости,
но все же зыблемой, «Горизонт» постижения Бродского, напоминающий недостижимый «Горизонт
бытья» Вернера Гейзенберга. И, если умирать, то, конечно, здесь… на «ВАСИЛИЕВСКОМ
ОСТРОВЕ»!
Бродский говорит о
пространстве не как о стихии пустоты: "Вообще,
с точки зрения пространства любое присутствие в нем случайно.... И именно
появление чего-то или кого-то непредсказуемого внутри пространства, вполне
привыкшего к своему содержимому, создает ощущение события".
Эти слова может повторить
физик-атомщик. Вещь, ее материальный субстрат, по сути, ничтожное вкрапление,
"возмущение" пространства. Материальность – случайное обретение себя
в виде неизмеримо слабых «искажений» собственной пустоты. И если верить Резерфорду,
то в объёме, занятом человеком (как и любым материальным телом), менее 10-14
доли объема пространства – частицы (нейтроны, протоны, электроны). Можно ли их
полагать веществом? Каждое материальное тело – чистая, почти не замутненная
пустота!
Читая Иосифа Бродского, невозможно
не обратить внимание на слова и имена, имеющие отношение не просто к современной
физике, но содержащие и сохраняющие в стихотворном тексте исходный научный
смысл. Да, релятивистской, квантовой физики, астрономии! Иногда эти термины
оказываются опорными в раскрытии смысла и цели произведения. Например: «…Если за скорость света не ждешь «спасибо»…».
(Ниже мы обратимся к этому стиху). Или: «…взять
созвездия. Как выразился бы судья, поскольку для них скорость света – бедствие,
присутствие их – суть отсутствие, и бытие – лишь следствие небытия». («В следующий век»).
Невозможно исключить из
нашей повседневности новые смыслы творений Планка, Бора, Эйнштейна и их влияние
на мышление и язык. Многие проявляют интерес к их личности, мышлению и словам.
Но бессмысленно говорить об этом, как о причине, послужившей пробуждению
«дремавшей» в личности гениальности. Хотя столетиями блуждают притчи о поводах,
разбудивших дремлющую гениальность. Математика величайшего Иоганна Кеплера
началась с удивления формой корпуса «винной бочки» (1615 г.). Поводом для разработки
Великой Ньютоновой Космогонии стало падение яблока. (Есть «версия», что сэр Исаак
сидел не в кресле, но был обсыпан градом плодов, поднявшись «с корточек» под
яблоней). Великая эпоха механики, а за нею даже современная физика, «случилась»
от удивления! Галилео Галилея осенил спокойный, не возмущаемый полет мотылька в
каюте быстро плывущего парусника.
Явление гения от Бога. Но
вот «дерзкий» анализ земных причин, определяющих характер и оттенки творчества,
вполне уместен. Совершенно естественно искать признаки в остром и переломном
участке истории, на котором явился, как поэт Иосиф Бродский. (Конечно,
кеплеровой «пивной бочки» мы здесь не найдем, но нечто большее и правдоподобнее
«падения яблока» – пожалуй).
Я хорошо помню, какое
ошеломляющее, восхитительное воздействие на молодое поколение оказала раскрепощенная
после смерти Сталина научно-популярная литература. (Март 53 года). Есть основание
полагать, что именно в 53-ем 13-летний парень увидел уже «растабуированные»
имена творцов «загадочно-острой» науки о «Скорости света» и «причастности» её к
основе Мироустройства. «Лепешино-лысенкоидный» смрад рассеялся не сразу, но уже
обходились без проклятий в адрес «безродных космополитов». Опасное имя Эйнштейна
появилось в популярных брошюрках и слышалось в лекториях «Домов культуры». Распахнуты
ворота ГУЛАГов, 1956! «20-й» Съезд! Вынос из Мавзолея!... Не это ли «Ньютоново Яблоко»
шестнадцатилетнего Иосифа? Он пишет Стихи, за которые будет ждать «Спасибо», с
уточнением: «За Скорость Света»… Неизменно и до конца жизни.
Мы сейчас твердо знаем, что
явление «События» – чудо магии овеществления исходит из «внеструктурной», («иноструктурной»)
сущности, ускользающей «иномерности» частицы. Из той же «Внемерной» («А»
мерной?) «Невообразности» строится «Наше размышляющее» с одним и только одним безапелляционным
ЗНАНИЕМ. Собственное существование. И,
почему-то в этом знании как данность, как неустранимо
вбитые гвозди: «Внемерность» – «Надмирность». И справедливо, есть за что благодарить художника
Иосифа Бродского с его поэзией, устремленной к «Горизонту Бытья». Благодарить
за «Отверстия» в «Броне Небытия».... Это то, над чем трудились, начиная с Платона,
адепты знания, поддерживаемого математикой…. В том числе и того рода
«математикой», что именуется поэзией.
Справедливость – слово,
священное для любого математического утверждения (формул, решений, ссылок,
теорем, уравнений, условий, доказательств и т.д.). Справедливость в точных
науках – синоним истинности. "Ученый
навязывает лишь две вещи: истинность и искренность". (Шредингер [1]). «Кратчайшая
не обязательно «прямая». В неэвклидовом» – эта искривленная «прямая» символ
глубинного сверх декартова осмысления геометрии. В этом и есть красота. Бродский прекрасно осознает а-декартность» своей поэзии.
Подспудное обаяние образов
математики и неклассической физики у Бродского работает на поэзию. Он как будто
перефразирует Канта, могучего Кенигсбергского Балтийца, который, как и Бродский,
заглянул за метафизический горизонт, с того же «многостранного» берега. Но не между
Невой и Двиной, а между Вислой и Неманом. Иосиф Бродский, подобно Канту, мог бы
сказать:
«Я еще более возвысил поэзию, найдя в ней место науке».
(Или, может, и углубил?).
Да, Иосифа Бродского, можно
сопоставить с Ломоносовым. Он встраивает в поэзию науку нового видения. И в
определенном смысле делает свои стихи неким протоколом, выделяющим и
фиксирующим поэтическое осмысление. Поражает содержательной явственностью, его
проникновение в основополагающее Новой Физики. Одно из последних произведений «Из
Альберта Эйнштейна» посвящено интеллектуалу
Петру Вайлю. Четыре трудных для читателя (любого читателя!) четверостишия. Каждое
– парадоксальное соединение взаимоисключающих, казалось бы, обыденных обстоятельств.
Требуются определенные усилия, чтобы, восприняв гармонию стиха, уяснить, что
имеешь дело с шифром, известным, разве что, только адресату произведения. Представляется,
что точнее, озаглавить это произведение не «Эйнштейном», а «Гейзенбергом», поскольку,
здесь подобие опровержения квантовой коллизии «невозможности»
сопряжения двух взаимосвязанных актов измерения. (Однако, возможной в поэзии!).
И вот что знаменательно! Интерес Поэта к точным наукам и их творцам
проявлен уже изначально, в самых первых его произведениях. Тексты Бродского в
этом смысле (обилием имен интересных ему ученых) уникальны. (Далеко до него
даже Велимиру Хлебникову). И эти имена в первую очередь на устах «технарей». Неважно,
молодых или старых. Любящих или нет. Живущих наукой! Наукой безоговорочных
Истин и честных Открытых сомнений. Где правда доказуема, а слова до буквы, до
запятой, ответственны.
Готовя этот материал, я был в растерянности в выборе из-за обилия высказываний, содержащих имена симпатичных
ему представителей точных наук. Но поэт облегчил мне задачу. 1964 год. Ему 24. «Письмо
в Бутылке». «Борт корабля», терпящего бедствие во льдах.
/Но так как нос корабля на Норд, а
взор пассажир устремил на Вест / (иными словами, глядит за борт) /сложность
растет с переменой мест./
«Перемена мест», «Вест» случится через 32 года! Первое, о чем сообщает
«Письмо в бутылке»: «…физики вектор
изобрели. Нечто бесплотное, как душа». ФИЗИКИ(!)…
и ДУША(!) В этом письме, брошенном за борт судна, идущего к гибели, кроме
Шекспира и Толстого, Кант, Архимед, Фарадей, Ньютон, Эдисон, Попов, Маркони,
Цельсий, Морзе, Кеплер, Дарвин, Мендель и даже, Бойль-Мариотт! Эйнштейн выделен
особо.
«Прощайте, Альберт Эйнштейн, мудрец.
Ваш не успев осмотреть дворец,
в Вашей державе слагаю скит:
Время – волна, а пространство – кит».
(С Этими, полагал Поэт, «я отправлюсь
в «Великое Может Быть»… )
Это стихотворение Иосиф Бродский написал в самый разгар необычайной, не
имеющей аналога, великой «Эпохи Физики шутят». Власти, разумно полагая, что
издержки от свободомыслия ученых, могут быть аннигилированы исходящими от них
успехами точных Наук, разрешили партийным структурам смотреть сквозь пальцы на
умеренно антисоветское, в первую очередь среди тех, кто «кумекает» в «атомном
деле». Поощрялась система научных конференций. Наступила Эпоха «Физики Шутят». Одесса,
Рига, Вильнюсе, Тбилиси, Киев, Алма-Ата…. Грохот смеха на пленарных собраниях,
нескончаемые анекдоты в секциях.
В начале 1965 г., при поддержке академиков Я. Смородинского, Л. Арцимовича,
В. Гольданского выходят «Евангелее» «Эпохи Веселых, но очень серьезных» «Физики
Шутят». Мне говорил поэт Лев Лосев, друг Бродского, что ему присылали со всех
концов мира эту книжку. Вряд ли кто-либо задумывался, что феномен стихов Бродского,
зачастую конгруэнтных с математически ориентированным мышлением, интересен не
только ценителям из гуманитариев, но, с не меньшим, а то и большим интересом
– технарям, студенчеству и маститым
физикам. Они видят не только мАстерскую гармонию, но и схваченную Бродским мистическую подоплеку постижения.
(«Отверстия в броне небытия»).
Поэт любит познающих. Он ценит их Имена, одушевляя в стихах. Глубокая, прямая
математическая колея познания мира родственна и достойна художественной «неопределенности»
тропы гуманитарного осмысления. Математическая культура, «опекающая» природу, ненавязчиво
помогает гуманитариям. Ставя имя ученого
в свой художественный текст, Иосиф Бродский продолжает линию научного
исследования опосредованно, через искусство.
Сильнейшее впечатление
оставляет, знаменательное (да, да от слова «знаменатель»!) «МЕНЯ УПРЕКАЛИ…». Это самооценка, за полтора года до смерти. По
форме, строфике, размеру, порядку и перечню слов однородных частей речи (но, с «обратным»
смысловым знаком), не противостоит, а соотносится с пушкинским «Памятником». «Пушкинское»
– в «ином» измерении. Великолепнейший пример «перифраза» из арсенала
поэтического «антимира». «Чистая Энергия», совмещения этих двух связанных текстов,
в координатах «художественного принципа» дополнительности. Совмещение,
порождающее не аннигиляцию, но «выброс» чистой энергии «благодарности» «за чувства
добрые»… «отверстия в броне небытия». (А.П – «...любезен я народу», А.Б. – «...поблагодарят
меня»).
Это творение его голосом
прозвучало на отпевании.
Меня упрекали во всем, окромя
погоды,
и сам я грозил себе часто суровой
мздой.
Но скоро, как говорят, я сниму погоны
И стану одной звездой.
Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба
и прятаться в облако, слыша гром,
не видя, как войско под натиском ширпотреба
бежит, преследуемо пером.
Когда вокруг больше нету того, что было,
неважно, берут вас в кольцо или это – блиц.
Так школьник, увидев однажды во сне чернила,
готов к умножению лучше иных таблиц.
И если за скорость света не ждешь спасибо,
то общего, может быть, небытия броня
ценит попытки её превращение в сито
и за отверстие поблагодарит меня.
Если вы помните Пушкинский
«Памятник», то увидите Перефраз: «Меня
упрекали». Не трудно увидеть «по-строфную» смысловую «идентичность» содержательных
символов. Но Александр начинает с «Я», а Александрович подчиненным – «Меня». Этим же символом «насилья»
завершается всё стихотворение! Если мера самооценки Пушкина: Александрийский
Столп, то у Бродского высота проводов телеграфного столба. Пушкинское: «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире…».
У Бродского: «Когда вокруг больше нету того,
что было…» Как и Пушкин, который знал, что «…любезен я народу», так и Иосиф Бродский ожидал благодарности за
попытки преодоления «брони небытия».
"Летом 1992 г.
Бродский выступал в Мюнхене. Вслед за выдающимся физиком и философом Карлом
Фридрихом фон Вайцзеккером ... ему надлежало подвести итог нашего столетия".
[3]. Знаменательное сочетание двух замечательных мыслителей. Соединились в освещении одной и той же темы. Выступление с
одной и той же трибуны.
Вайцзеккер, крупнейший
специалист по квантовой электродинамике, астрофизике, космологии. Возглавлял
кафедру Макса Планка (!) в Геттингене, с 1970 г. – директор института по исследованию условий человеческой жизни в
современном научно-техническом мире. [4]. Вайцзеккер – особое, резонансное
имя для второй половины 20 века. И не только потому, что оно принадлежит
большому ученому и философу, но и потому, что Эйнштейн назвал это имя в письме
президенту Рузвельту с опасениями о причастности Вайцзеккера к атомному
проекту. (1939 г.). (Опасения были напрасны. Вайцзеккер не
привлекался к разработкам оружия в Германии).
Если
Вайцзеккер вместе с другими творцами квантово-релятивистской физики создавал
новый язык науки ("Я чувствую, что
объективность классической физики – что-то вроде полуправды"), то художник
Бродский способствовал продвижению и развитию возможностей языка, достойного
существованию общества, вооруженного именно этой наукой.
Общее между двумя мыслителями – понимание.
Художественные и научные творения не просто единородны, но и равнозначные инструменты постижения, явленного человеку Мира.
Нам
повезло, что Бродский думал и писал на русском языке, хотя мысли его были
интернациональны.
ЛИТЕРАТУРА
1.
Э.Шредингер. Разум и материя «РХД» М 2000. Наука и гуманизм «РХД» М 2001.
2. П.Валери.
Об искусстве. «Искусство», М 1976.
3.
Звезда СПб 1997 (1).
4.
Вопросы философии 1993 (1).
5.
Б.Г.Кузнецов. Этюды о Меганауке .«Наука», М 1976.
6.
«Сочинения Иосифа Бродского». Т 1. СПБ
МСМХС 11
