– До этого момента у меня было всего лишь одно место работы. По окончании Московского инженерно-физического института я был направлен в Литву, на строящуюся Игналинскую атомную электростанцию. Она вступила в строй через год после моего появления в Литве, и вплоть до января 2009 года я там работал.
– Я понял, что Игналинская атомная электростанция будет закрыта, и за год до остановки последнего, второго блока, уволился. В поисках работы увидел вакансию в Бушере, обратился и был принят на работу. Работал ведущим инженером, руководителем группы контроля ядерной безопасности в соответствующем отделе.
–– В отслеживании процедуры организации работ с ядерным топливом. Писал инструкции, проверял программы на предмет корректности с точки зрения ядерной безопасности, участвовал в получении так называемых специальных разрешений на производство работ, связанных с использованием ядерного топлива.
–
Я так понимаю, станцию в Бушере строят россияне, а потом сдают ее в эксплуатацию иранцам?
– Там довольно сложная ситуация. Я был крайне удивлен, обнаружив на площадке как минимум четырех главных инженеров…
–
Как это? – Там есть заказчик – это иранцы. Есть подрядчик – Россия. Но подрядчик набрал чертову уйму субподрядчиков. С моей точки зрения, там не выстроена разумная вертикаль управления строительством и пуском. Нерациональный менеджмент. При другом подходе строить и запускать станцию можно было бы быстрей и эффективней.
–
Есть мнение, что с ее пуском специально не спешат. Политика… – Да, у меня было ощущение, что скорейшего пуска в какой-то момент не хотела ни Россия, ни Иран. Но не берусь утверждать однозначно.
–
А кто эти субподрядчики? – Масса организаций. Все российские, но разные. Со своими начальниками и со своими амбициями, и отсутствием желания брать ответственность на себя. Все надо было согласовывать со всеми, а в результате работа вязла и не двигалась.
–
А почему так? С чем это связано?
– Не знаю. В Москве надо спрашивать. У меня же был опыт наблюдения за пуском Игналинской АЭС. Я помню, как приехал директор Луконин, и станция была пущена в рекордные сроки. А в Бушере все очень медленно, неэффективно, дорого… Мое впечатление: иранцы денег не считают, им все равно. Лишь бы что-то шло, а результат их интересует слабо. Министр говорит: «Осенью станция даст ток». Приходит осень, никакого тока нет, и неизвестно, когда будет. Но все тихо, спокойно, никого не повесили. Попробовал бы он [министр] неприлично взглянуть на какую-нибудь женщину – тут же наступила бы расплата. А за то, что потрачены многомиллионные средства, никто ответственности не несет.
НАСЛЕДСТВО ШАХА –
В каком сейчас состоянии станция? – Практически готова к эксплуатации, но есть масса недоделок, которые в комплексе не контролирует никто. Каждый контролирует какой-то свой кусок, и постоянно всплывают какие-то проблемы...
–
А что это за история была с загрузкой и непредвиденной выгрузкой топлива? – Ну да, там возникла одна неприятность. Разрушился насос, который стоял в режиме ожидания порядка 30 лет. Он был еще немцами поставлен. Металлические детали попали в первый контур, и возникла опасность повреждения топлива. Топливо было выгружено, я сам лично участвовал в осмотре каждой кассеты. За исключением одной, все были признаны годными к эксплуатации. Потом промыли контур, снова все загрузили и загерметизировали корпус реактора. После этого произвели физический пуск...
–
Откуда там взялся немецкий насос 30-летней давности? – Ну остался еще с тех пор, как станцию строили немцы, еще до исламской революции. Потом немцы ушли. Когда же ее взялись достраивать русские, они организовали специальный отдел по интеграции немецкого оборудования в российский проект. Чтобы определенные насосы, краны, двигатели не выбрасывать, а состыковать. Был создан проект, который учитывал возведенные немцами строительные конструкции и металлоконструкции.
–
А сколько русские уже строят ее? – Я же говорю, порядка 30 лет.
–
30 лет строительства... За 30 лет оборудование устарело не только морально, но и физически… – А чего тот насос-то разрушился? Старость. Там уже надо много чего менять. Но поскольку оборудование не эксплуатировалось в рабочих режимах, оно условно считается работоспособным.
–
Условно? А где сейчас брать запчасти к этому оборудованию. 30 лет –
это же как раритетный автомобиль… – Не знаю, не знаю. Были случаи, когда привозили какие-то гайки к переходникам на манометре, а они не подходили. Ну и выкручивались чисто по-русски. Брали ключ с ручкой подлиннее… (смеется) Но основное оборудование, конечно, проходит контроль и вопросы надежности присутствуют. Скажем так…
–
И сколько теперь ждать до полного пуска реактора? Когда будет ток? – Несколько месяцев. Там есть так называемые коэффициенты реактивности – масса величин, которые должны попасть в предусмотренный проектом диапазон. Это все проверятся на так называемом минимально контролируемом уровне мощности, МКУ. Процесс занимает несколько месяцев. После этого дается разрешение от независимого надзорного органа на дальнейшую работу.
–
От какого? – В Иране это Национальный департамент ядерной безопасности. Орган, который подчиняется напрямую правительству, а не министерству энергетики. Для того чтобы люди, которые это делают, не халявили и не лукавили. Это принято во всем мире и то же самое делается и в Иране.
–
А кто главный подрядчик? – Так называемая АСЭ. «
Атомстройэкспорт»
–
Так это он виноват в неплановой выгрузке топлива? – Это вопрос бумажный, в этом вопросе российские бюрократы сильны. В моей практике впервые, чтобы зону загрузили, а потом без пуска выгрузили. Хуже другое: когда мы ее выгрузили, мы должны были найти хирургически чистый контур. Но мы там нашли чертову уйму так называемого шлама – окалина какая-то, какие-то маленькие чешуйки… А по бумагам все хорошо, и никто за это не ответил.
ЧЕГО СТОЯТ ИРАНСКИЕ АТОМЩИКИ –
Эксплуатировать станцию будут местные специалисты? – Да, так планируется.
–
Вы имели дело с иранскими специалистами? – Разумеется. В мою задачу входило натаскивание инженеров, имеющих сходную должность, как у меня.
–
И как их уровень квалификации? – Иранцы – очень специфичный народ. Они небыстрые. Возможно, они знают больше, чем я это себе представляю, но продемонстрировано это не было. Подготовка у них есть, и, в принципе, они могут эксплуатировать на должном уровне, но… как-то без особого желания.
–
Что значит «без желания»? – Когда мы пришли на атомную станцию, мы вгрызались во все детали. Лично я прополз весь реактор на пузе, чтобы понять, вот она схема, а я должен помнить, как пространственно идут трубопроводы, где стоят какие внутренние конструкции, мне это было нужно и интересно. А иранцам нет. Они хотят, чтобы им доказали, что все безопасно, но сами как-то напрягаться не хотят.
–
А где их готовят? Учителя-то кто у них? – У них есть несколько учебных центров в Иране... Но все люди, с которыми я работал, хорошо говорят по-русски, хотя по контракту рабочий язык – английский. В реальности же рабочий язык там – русский. Можно понять, что каждый из специалистов, во всяком случае, отдел ядерной безопасности, проходил стажировку в России.
–
На реальных атомных станциях? – Нет, это, как правило, Обнинский научный центр. Возможно, на реальных станциях они тоже работали, но конкретно где и когда, сказать не могу. Теоретические знания у них есть…
–
То есть, практиковаться они будут уже на работающем реакторе?.. – Я понял вопрос (улыбается). Я процитирую реплику одного российского специалиста-мастера транспортно-технологических операций. Он сказал: «иранцы в легкую станут большими специалистами и самостоятельно начнут эксплуатировать станцию в 2011 году». Сделал эффектную паузу и закончил: «по их летоисчислению». На минуточку, там сейчас 1390 год.
–
Хорошо, скажу неполиткорректно: нет боязни, что получится нечто подобное обезьяне с гранатой? – Нет, потому что они еще ментально очень осторожны. Полагаю, все сведется к тому, что будет заключен новый контракт. Наймут русских на начальную эксплуатацию. Типа 5 лет в паре с иранским персоналом.
МЕНТАЛЬНО-КЛИМАТИЧЕСКИЕ ТРУДНОСТИ –
Где живут русские, которые там работают? – Здесь начинается самое грустное. Живут они в таком лагере – домики, оставшиеся еще от немцев, сильно изношенные. Я называл свое жилище курятником.
–
Для местного населения это закрытая территория? – Там стоит охранник на входе, но есть местные работники, которые ухаживают за территорией. И поэтому для русских правила поведения и форма одежды могут нарушаться только в определенные часы по выходным, когда местные работники оттуда уходят. Чтобы не дай бог непорочный взгляд садовника не заметил женскую лодыжку. Или мужские коленки.
Когда я вышел в майке без рукавов, тут же был остановлен своей службой безопасности, выслушал замечания, и был вынужден вернуться и переодеться под страхом депремирования для начала. И высылки из страны в конечном итоге.
–
А климат? – Климат ужасный. Поговаривают, что эта провинция [Бушер] служила для иранцев аналогом Сибири, туда в старые времена ссылали каторжников. Это такая пустыня, заливаемая приливом, уходящая за горизонт, на которой ничего не растет. За зиму выпадает несколько дождей, а так все время очень жарко.
–
Жарко –
это сколько? – До 50 в тени. 40–45 – нормально. Причем часто стопроцентная влажность, за ночь ничего не высыхает, и передвигаться вне кондиционированного транспорта очень тяжело. Там даже по территории ходит специальный автобус. Типа, 300 метров проехать в автобусе с кондиционером.
–
А на самой станции? Там же есть же огромные помещения – реакторные залы. В них тоже кондиционеры? – Да. Там весь воздух охлаждается. Иначе там работать нельзя.
–
А чем вы занимались кроме работы? Два года в закрытой стране, за железным забором... – Причем на передвижение нужно получить специальное разрешение. Если ты хочешь, например, съездить за покупками за 20 км в Бушер, нужно зарегистрироваться в специальном журнале, получить такую карточку со своей фамилией и местом проживания, и по приезду отчитаться, что ты прибыл жив-здоров.
–
Работающие женщины там тоже есть? – Да, по моим оценкам, там процентов 40 женщин. Там даже есть проходная для мужчин и проходная для женщин.
–
А как русский человек обходится без водки? – Формально там во всей стране сухой закон… Но наш народ – квалифицированный. Некоторые самогонные аппараты, которые я там видел, – произведения искусства.
–
А из чего гонят? – Из сахара.
–
Ну, а кроме самогона. Что там еще из развлечений есть? – Там есть только одно, с моей точки зрения, развлечение. Это бассейн. Хороший, 50-метровый, немцы еще построили. Конечно, там какие-то танцы есть с российской попсой, но я туда не ходил, не знаю. Ну, а так, вообще делать нечего. Еще есть 5 телеканалов на русском языке…
–
Но ведь люди там живут годами. Молодые люди. Они не дуреют с этого? – Дуреют. По моим оценка, половина – «крейзи». Лично я там больше полугода не выдерживал – ездил домой. Но общее правило таково: человек должен отработать 11 месяцев и только после этого ехать в отпуск. Застрелиться можно.
–
Такие же вещи в цивилизованном мире строят вахтовым способом… – Но не русские. Они считают, что это неэкономно.
–
Легче потом лечить от «съехавшей крыши»? – Зачем лечить? Просто дать пинка и нанять других. Желающих много. По моей оценке, там сейчас примерно 80% украинских граждан, 10% армян и только 10% – основной менеджмент – россияне.
–
Почему так много украинцев? – Потому что у них ситуация в стране такая, очевидно.
–
Какой там уровень зарплат по сравнению с внутренними российскими? – Примерно в полтора раза выше.
–
Всего-то? – Всего-то. Фишка в том, что, проживая там, ты не платишь за жилье. Как в армии, на всем готовом. Единственные расходы – на питание.
–
А как там питание? – Можно питаться в столовой – очень невкусно или готовить самому. Здесь уж кто как извернется. Но изворачиваться нелегко. Молочных продуктов в нашем понимании – нету. Фрукты-овощи – все привозные, пустые, там же ничего не растет. Я ездил обычно в Бушер за кофе и за рыбой.
–
А как выглядит этот Бушер? – Типичный восточный городишко, выглядит он точно так же, как выглядел тысячу лет назад: малоэтажный, пыльный. Канализация течет в специальном желобе прямо по поверхности, и запахи там очень специфические.
–
Там рядом океан. Купаться можно? – Ну, в принципе, там есть специальный пляж для российских специалистов, его еще немцы сделали. Он как бы закрытый, но, тем не менее, скажем, для женщины выйти на море – целая проблема. Купаться женщинам можно одетыми с ног до головы, так же, как и ходить. Мужчинам немножко проще. Но там – мелководье. Чтобы дойти до глубины, где можно плыть, я специально отсчитывал – около двух километров. Естественно, это мелководье прогревается, летом вода просто горячая. Более того, к берегу подплывают скаты, и если эта зараза ужалит тебя, будут серьезные проблемы.
–
А проблемы с иранцами какие-то были? – Так, по мелочи. Как-то в месяц мусульманского поста у меня на улице потребовали, чтобы я не курил. В целом, у них к русским отношение доброжелательное.
–
Как я понял, на строительство Бушерской атомной вы возвращаться уже не собираетесь? – Нет.
–
А почему? Климат? Быт? Мало платили? – Отчасти так, но не это главное. Мне платили неплохо. Понимаете, русские относятся к своим согражданам, как в старые добрые времена: я начальник – ты дурак. Понимаете? Я там не чувствовал, что могу сделать что-то полезное, все два года. Российский странный менеджмент этого не предполагает.
–
Что-то не очень понятно… – Ну вот как я работал в Литве? Если ты предлагаешь что-то ценное, ты будешь услышан однозначно. Там [на Бушерской АЭС] – нет. Пока ты говоришь с каким-то конкретным человеком, тебе отвечают: «Да, ты прав». Но на этом – все. Ничего не сдвинется, сколько ни старайся. И я подозреваю, что во всей России так. Сказку про Левшу помните?
–
Иначе говоря, не сошлись ментально… – Однозначно…
–
Вот это интересно. Вы – российский гражданин, происхождение – российское, образование – российское. А ментальное расхождение с россиянами уже на уровне европейцы – азиаты? – Да, именно так. Они мне сами говорили: «Болгаров, ты, конечно, русский, но ты не русский». Я имею в виду их отношение к тому, как должна делаться работа: быстро, эффективно, профессионально – с точки зрения западной ментальности. И вот российская – она какая-то средняя между восточной-иранской и европейской. Русские, конечно, могут делать чудеса, когда родина позовет «на баррикады». Но когда нормальный процесс, без штурма, то это – тягомотина и тоска. Русских объединяет только война.
