Как эта распространенная русская фамилия, вылетев из крепкой обоймы «Иванов, Петров, Сидоров», прилипла к отцу семейства, неизвестно, но, как бы то ни было, Сидоровы чувствовали себя своими среди семитской части населения Ленинграда. Отец и сына своего напутствовал, чтобы тот ощущал себя полноправным представителем избранной нации. Он говорил ему, что тот человек чувствует себя евреем, кто не боится в этом сознаться! И еще: «Сынок, помни, родиться евреем – это счастье, а умереть евреем – это подвиг! Ты – Сидоров, но этим еще ничего не сказано! Живи так, как тебе выпало при рождении, и гордись своим происхождением!».
 
А еще преподаватели Сидоровы не считали себя мещанами, а потому мама, Софья Моисеевна, семь непременных слоников раздарила перед войной своим молодым подругам для начала семейной жизни – на счастье. Хотела и с фикусом, что уже несколько лет жил на широком подоконнике, распрощаться, но не успела. Этот старый фикус стал настоящим спасением и почти единственным источником витаминов для семьи в дни блокады. Софья Моисеевна научилась варить из его больших мясистых листьев и лебеды вполне съедобную похлебку, приправленную сушеным прошлогодним укропом.

В этом доме и раньше, еще в мирное время, все шло в дело. Хозяйка гордилась, что в хозяйстве у нее безотходное производство. Взять хотя бы фирменное варенье из арбузных корок, цедры апельсина, мандарин и… кубиков оранжевой моркови. Этот сложный букет обычно вызывал изумление у тех, кто впервые пробовал семейную экзотику. Но варенье давно закончилось. Теперь Софья Моисеевна ломала голову над тем, какое еще блюдо можно сотворить из скудных подручных средств. Фикус был первой ее удачной находкой. Дошло дело и до кожаных ремней мужа. Она старательно отмачивала их в теплой воде, и уже на третьи сутки можно было поджаривать кусочки полумягкой кожи на сковороде, залив их жидким фикусовым бульоном. И чего только в их скудном рационе не бывало! Так, благодаря предприимчивости Софьи Моисеевны Сидоровы продержались первые семьсот дней блокады.

Когда все уже было пущено в ход и стала неотвратимой голодная смерть, на черной лестнице, у дверей квартиры Сидоровых в крепком деревянном ящике была обнаружена находка, которую по значимости можно сравнить разве что с обнаружением знаменитой Янтарной комнаты! Под горой пустых банок чудом сохранилась одна – полная темной засахарившейся массы из черной смородины! «Господи! – всплеснула Софья Моисеевна руками. – Это же Люськина, подруги моей закадычной, банка!» Отчетливо вспомнилось, как Люся забежала на минутку поздравить с днем рождения и все извинялась, что не успела купить хороший подарок. «Свежие витамины!» – гордо произнесла подруга, вручая Софье Моисеевне перекрученные с сахаром ягоды черной смородины, выращенные на своем маленьком дачном участке. Вот она, спасительная панацея!

Софья Моисеевна по капельке добавляла в морковный чай эти Люськины «витамины», когда все вместе собирались вечером за столом. Они вообще держались всегда вместе: «Через страдания – к звездам!» – таков был девиз Сидоровых. Даже на ночные смены тушить на крышах вражеские «зажигалки» Сидоровы отправлялись втроем. Софья Моисеевна боялась сына оставлять одного в комнате: ей казалось, что вместе безопаснее.

Почти все холодные и голодные блокадные вечера Сидоровы коротали, штудируя вместе с сыном немецкий язык – чтобы мальчик в дальнейшем не имел никаких проблем. Говорили они и на языке своего народа, идише. А поскольку эти языки, как известно, имеют общность происхождения, десятилетний Георгий легко освоил немецкий и говорил на нем практически свободно. Могли ли родители Георгия подумать, что эти активные занятия когда-нибудь спасут их сына от неминуемой гибели!

Однажды Георгий, с трудом поднявшись по лестнице, нашел своих родителей лежащими крепко прижавшись друг к другу...

Соседи стали решать судьбу осиротевшего мальчишки. «Надо срочно определять парнишку в детский дом!» – тихо, но твердо произнесла соседка по парадной, Тамара.

Первая ночь, проведенная в холодной, чужой постели детского дома, была для Георгия самой трудной. Потом начались обычные будни, которые делились на три части: скудный завтрак с кусочком положенного хлеба, кружкой морковного чая с таблеткой сахарина, затем долгожданный обед, состоящий из непонятного вкуса горячей похлебки рыжего цвета, и завершающий долгий день ужин – обычно детям подавали картофельные серые котлетки, приготовленные на местной кухне из промытых и пропущенных через мясорубку очисток. Такое скудное, но регулярное питание все же делало свое дело: у детей даже хватало сил усваивать учебный материал.
 
Взрослые жалели своих воспитанников. Директор детского дома Егор Кузьмич прибегал к самым различным приемам, чтобы поддержать их жизненный тонус. Очень помогали юмористические выпуски стенной газеты «Колючка». Но нужно было предложить что-то экстраординарное. Егор Кузьмич провел опрос среди учеников, и оказалось, что никто из детей не видел моря. Пришлось ему показать иллюстрации с картин Айвазовского. Егор Кузьмич приложил массу усилий, чтобы договориться в Ленинградском обкоме партии о летних каникулах для мальчишек, объясняя, что если их сейчас не поддержать, многие погибнут от тоски, лишенные родительской заботы. И наконец ошеломляющее известие: летние каникулы лучшие ученики вместе с педагогами проведут в Крыму – у моря! От торжественного заявления директора до реального отъезда прошло полтора месяца, когда тридцать мальчишек и три педагога сели в поезд южного направления. По дороге поезд несколько раз бомбили, но судьба хранила его пассажиров.

К Бахчисараю подъехали рано утром. Пожилая проводница, собирая как наседка мальчишек по вагону, громко и возмущенно кричала: «Что там у вас в Ленинграде с ума посходили от голода?! Привезти детей на верную смерть! У нас здесь уже месяц немцы квартируют! А они привезли детей на каникулы! В море покупаться!».

Со стороны станции перрон был отрезан рядом колючей проволоки. Ребятишки нашли в ограждении несколько широких проемов и оказались по другую сторону колючей изгороди. Педагоги до хрипоты кричали на ребят, стараясь удержать их на месте. Наконец все собрались перед зданием вокзала. Вышел моложавый немецкий офицер в форме инженерных войск с тонкой тросточкой в руках и по-немецки обратился к группе. Георгий, протиснувшись вперед, стал бойко переводить. Выходило, что детей разместят на территории старого санатория, а взрослые пойдут на работу в концлагерь. Указав концом трости на Георгия, офицер объявил, что, учитывая хороший немецкий, берет этого мальчика к себе курьером. Георгий покраснел от похвалы и перспективы иметь легкую работу, а значит и питание. В общем, первый день на новом месте начался неплохо! Но что всех ждало впереди?.. Этого точно не знал никто.
 
Тревога все больше проникала в детскую душу Георгия. Он понимал, что этот с виду симпатичный немец – все-таки враг, и никаким его посулам верить нельзя. Глубоко вздохнув, мальчик поплелся вслед за офицером в здание лагерной конторы, и будь что будет. Рихард-Фридрих (так звали нового начальника) рассказал мальчику, что он инженер, строил этот концлагерь. Сейчас работы завершаются, поэтому у него много еще не разобранных документов – чертежи и переписка. Георгию предстоит все бумаги аккуратно разложить так, как ему будет указано. «В общем, аккуратность, аккуратность и еще раз аккуратность!» – закончил свою вводную речь инженер и дал Георгию первое задание.

Многочисленные папки в хороших картонных переплетах были кое-как свалены в дубовый ящик. Георгию нужно было их пронумеровать, составить подробный список документов, присвоив каждому соответствующий шифр. Мальчик взял коробку цветных карандашей, определил, какой цвет будет соответствовать своему шифру, и приступил к работе. Рихард-Фридрих с интересом наблюдал, как старательно и аккуратно работал парнишка. Через пару часов в ящике был полный порядок. Георгий несколько раз пересмотрел папки с уже присвоенными шифрами, выведенными на торце цветными карандашами, проверяя, не пропустил ли чего-либо. Нет, все было «ганс-аккурат». Рихард-Фридрих одобрительно похлопал юного помощника по плечу. Так началась у Георгия служба на новом месте.

Дни пробегали стремительно: с утра у Георгия была работа в конторе с документами, а в конце дня Рихард-Фридрих обрушивал на мальчишку поток своих размышлений, словно ему не с кем было ими поделиться, словно хотел облегчить свою душу. И так день за днем. Георгий часто не понимал сути услышанного, но чувствовал, что между ним и его начальником установилась некая доверительность.

Однажды Рихард-Фридрих, посадив мальчика напротив, зашептал ему прямо в ухо: «Слушай, я ведь вижу, как ты быстро растешь и взрослеешь! Могу откровенно сказать, что такого сообразительного ребенка я повстречал впервые! Еще могу тебе сказать, Георгий, что тебя ждет блестящее будущее, если наша очистительная война благополучно закончится! Я привязался к тебе, хочу помочь. Но ты – еврей, и тут уж я бессилен. Тебя ждет печь крематория, который я проектировал и строю. Тебе будет трудно выжить, но если повезет, я даже могу предположить, что когда-нибудь ты станешь большим человеком – ученым, даже профессором! Но нужно обязательно выжить в этой войне и мне, и тебе! О себе я позабочусь сам, а вот тебе нужно помочь. Я помогу тебе, мальчик! Я помогу тебе бежать отсюда, пока линия фронта проходит где-то совсем близко. Ты шустрый, добежишь по тропкам до своих. А там все зависит от тебя: как сумеешь убедить, что ты бежал из концлагеря». И Рихард-Фридрих, похлопав Георгия по спине, слегка подтолкнул вперед, как бы желая придать ускорение: «Да, не забудь подать руку твоему старому наставнику, когда станешь профессором!».

Следующую ночь Георгий почти не спал. Немецкий инженер сдержал свое обещание: еще солнце не осветило пологие вершины крымских гор, а мальчик, проскользнув незамеченным через подкоп под колючку, уже бежал, согнувшись в три погибели, к редким всполохам (там, по его предположению, были наши батареи). Перебежчика встретили с нескрываемым любопытством. Выслушав его взволнованный рассказ, решили так: «Вот это все, пацан, повторишь нашему политруку, а там, если тебе поверят и поставят на довольствие, возьмем к себе как сына полка».